Жан рассказал брату, чем кончился визит к жандарму. Ален явно был возмущен. Он обратился ко мне:

— Все против нас сговорились. Хотят нас лишить работы, будто она такая уж приятная. Хозяин и я, по здешнему обычаю, делим доход поровну. Может показаться, что это неплохо. Но заготавливать копру здесь — это совсем не то, что на плантациях Таити и других островов. Посадки страшно запущены; чтобы добраться до орехов, надо расчищать заросли. Воздух влажный, ядра сушатся очень долго, приходится сооружать навесы, помосты для сушки. Когда копра наконец готова, ее нужно доставить к побережью. У меня только одна лошадь, она больше четырех мешков не возьмет. Чтобы переправить одну тонну, надо пять раз пройти три-четыре километра по горам.

Нет, я не жалуюсь, жить можно. Но что будет с нами, если я потеряю работу? Своей земли у меня нет. Откажутся маркизцы меня нанимать — придется покидать остров. Да я бы давно уехал, знать бы куда. Почти всю жизнь тут прожил. На Таити будет трудно освоиться. А как в других странах? Слыхал я, можно эмигрировать в Австралию, в Южную Америку, и народ там приветливы. Кстати, как в вашей стране? Можно туда уехать?

Неожиданный вопрос! В Швеции я встречал сотни людей, которые мечтали о Полинезии, носились с планами поселиться на уединенном благодатном островке, вдали от всех и всяческих тревог, чтобы не думать о завтрашнем дне. Теперь я сам на одном из этих желанных островов, и что я вижу: та же самая мечта о далеком счастливом крае на другом конце земли!

Я рассказал все, что мне было известно о других странах и возможностях переселиться туда. Ален внимательно слушал; его жена, не понимавшая ни слова по-французски, искала в голове дочурки. Затем разговор перешел на болезни и прочие актуальные вопросы. Алену хотелось обсудить эту тему более основательно (он жаловался на желудок), и я с благодарностью принял его предложение переночевать у них.

Домик Алена стоял поблизости. Он несколько отличался от обычных полинезийских конструкций, и весь участок был обнесен широкой каменной оградой, какие очень распространены в Швеции, в области Смоланд. Перед террасой была длинная клумба с европейскими розами, единственными, которые я видел на Маркизских островах. Буфет и несколько сундуков составляли всю меблировку. В углу комнаты лежали панданусовые циновки. Ален явно жил на маркизский лад. Это было видно и по угощению, которое предложила нам его жена: вареные бананы, печеные плоды хлебного дерева, жареная свинина, кокосовая подливка.

Полулежа на циновке, я уписывал за обе щеки и рассеянно осматривал комнату, поминутно облизывая пальцы. Похоже, стены некогда были оклеены обоями, до сих пор кое-где торчат клочки газет… Мой взгляд остановился на одном из них. Что такое?!

«…Положение угрожающее, неизвестно, сможет ли Швеция избежать…»

От удивления я чуть не подавился куском. Кто оклеивал стены дома Алена шведскими газетами? Читаю в другом месте:

«…Защита «Ганс» никак не заслуживает похвал, особенно слабо играли оба бека. Противник снова и снова прорывался…»

Похоже, газета гетеборгская. Ну да, вот жирный заголовок: «Драка в Мастхюггет», а вот еще строчка: «ГХТ…густа 1936». Ален мог только сказать мне, что прежде в этом доме жил европеец, который умер, когда Ален еще был юношей. Он его совсем плохо помнит и никогда не слышал, чтобы кто-нибудь называл хозяина шведом. Но в Таипиваи мне, наверно, могут рассказать больше, ведь прежний обитатель дома был женат на тамошней женщине; теперь она замужем за островитянином, живет в Таипи.

Неужели и впрямь тут когда-то обосновался швед? Ограда и розы подтверждают, что он помнил Швецию и пытался здесь воссоздать кусочек родины. И тот вечер я долго не мог уснуть, все думал о своем неизвестном соотечественнике…

Обуреваемый любопытством, я рано утром следующего дня вместе с Жаном отправился в путь.