— Они сделали салазки, — сказал Торак. — У них, правда, нет собак, чтобы тащить их, но даже и без собак они теперь смогут гораздо быстрее нас спуститься с холма.

Ренн глянула на небо:

— Тучи собираются. Нам бы надо какое-то убежище себе соорудить. И немного отдохнуть.

— Можешь отдыхать, если хочешь, я пойду дальше.

Ренн сердито подбоченилась:

— Так один и пойдешь?

— Один, если придется.

— Торак, он ведь и мой друг тоже!

— Он мне не только друг, — возразил Торак, — он мой брат!

Он прекрасно видел, как больно ее задели эти слова.

— А как насчет твоих собственных промахов? — сквозь зубы проговорила Ренн. — Или, может, ты сам ничего не упустил?

Торак гневно сверкнул глазами:

— Ничего!

— Вот как? Ничего? А ты заметил, что не так давно один из тех людей свернул в сторону и пошел по следам выдры?

— Какой еще выдры?

— Вот именно! Ты этого даже не заметил! Ты совершенно вымотался, Торак! Как и я, впрочем.

Торак понимал, что Ренн права. Но вслух в этом признаться так и не пожелал.

В полном молчании они отыскали раскидистую ель с потрепанной зимними бурями верхушкой, раскопали снег у ее корней и устроили там некое подобие шалаша. Крышу шалаша они сделали из еловых ветвей, а сверху, пользуясь снегоступами как лопатами, насыпали толстый слой снега. Потом втащили внутрь еловые ветки, выстлав ими «пол», а сверху расстелили свои спальные мешки из оленьих шкур. Когда с устройством убежища было покончено, у обоих от усталости подкашивались ноги.

Торак вытащил из трутницы кремень и немного сухой березовой коры на растопку, разжег костер, но, поскольку единственным сухим топливом, которое он сумел найти, были еловые ветки, костер этот давал слишком много дыма и сердито плевался смолой. Впрочем, Торак настолько устал, что даже внимания на это не обратил.

Ренн, правда, поморщилась — уж больно много было дыма, — но ничего не сказала. Она достала из ранца кольцо кровяной колбасы, разрезала его на три части, один кусок положила на крышу шалаша для хранителя племени, а второй сунула Тораку. Свою долю она есть не стала, а спрятала ее в висевшую на поясе сумочку для припасов, взяла свой топорик и пустой бурдюк для воды и заявила:

— Я схожу к реке. У меня в ранце еще мясо есть, если что. Но не вздумай слопать сухие ягоды!

— Это еще почему?

— Потому! — сердито отрезала она. — Я их специально для Волка приберегаю!

Когда она ушла, Торак заставил себя немного поесть, затем выполз из убежища и принес жертву Лесу и своему хранителю.

Отрезав прядь своих длинных черных волос, он привязал ее к ветке упавшей ели. Затем коснулся рукой своего тотемного знака — истерзанного временем клочка волчьей шкуры, заботливо пришитого к его новой парке.

— Услышь меня, о Великий Лес! — сказал он. — Заклинаю тебя всеми своими тремя душами — моей телесной и внешней душой, а также душой моего племени — и очень тебя прошу: сохрани моего брата Волка, убереги его от злых козней этих колдунов!

Но, лишь закончив свою молитву, Торак заметил, что к другой ветке ели привязан клок темно-рыжих волос. Оказывается, Ренн тоже принесла жертву Лесу.

И Торак вдруг почувствовал себя виноватым. Не надо было ему кричать на нее.

Вернувшись в шалаш, он стащил с ног башмаки, заполз в мешок и притих, глядя на горящий костер и вдыхая чуть затхлый запах оленьей шкуры и горький дым костра из еловых веток.