…На рассвете её не стало. Мне показали то, что произвела на свет эта женщина… Нет, Фил, я зря надеялся. Он было мало похож на человека плод изнасиловавшего её червя. Мишель родила монстра. Я увидел омерзительный симбиоз ребенка и лилового слизняка. ОНО смотрело на меня вполне осмысленно! Человеческие глаза на заостренном вытянутом черепе, покрытом сиреневатой чешуйчатой кожей… Именно тогда прозрел окончательно. Я понял бесповоротно: все, что Мишель говорила про Ад — правда. — Севан поднялся и пошел к берегу по узкой тропинке мола, овеваемый налетевшим ветром. Филя догнал его на песке и остановил, забежав вперед — маленький и щуплый перед великаном.

— Нет! Послушай меня, послушай! Ты потрясен, ты видишь только черное. Да, люди взрывают, потрошат, истязают себе подобных, глумятся над святынями, предают, лгут — но не от того, что их к этому принуждает ад. Они становятся жертвами тех, кто послан адом — его армии.

— Ты сам написал про пожирателей Логоса. То, что ад процветает — их победа.

— Но не все же с ними! Логос бессмертен. Смысл — в основе мира! Достань антологию мировой поэзии. Послушай настоящую музыку! Это признания любви к миру, к жизни, к свету, сотворившему жизнь. И как бы не свирепствовал вирус Пожирателей — они будут служить смыслу и слову со всем жаром души, всеми силами отпущенного им дара — маленького или огромного, тихого или громкого, легкого или тягостного. Логос бессмертен, как весенняя трава — пробивающаяся сквозь прошлогоднюю гниль. Отпадает шелуха и Слово снова занимает место рядом со Словом, устремляясь к смыслу… Я понимаю, что бываю смешон… Мой архаический пафос временно уценен, но он вечен, как вечно рождение, утро, верность, сострадание. Как бы ни изощрялись Пожиратели, кто-то все равно будет сочинять стихи о первом поцелуе и распустившемся цветке. Кто-то будет плакать над Русалочкой или Травиатой, влюбляться вместе с Мастером, запечатлять полет ласточки, как Годунов-Чардынцев… И ничего, ничего не сгинет, потому что Любовь неистребима!

— Браво! — ладони громко ударили, спугнув чаек. Закинув голову и, не отрывая прищуренных глаз от лица Теофила, Севан проговорил:

«Ты прости и не слушай меня. Много лет я уже одержим. Разверзаются ада врата и уже никого не найти, кто бы спрятал младенца Христа под рубахой на потной груди…»

Ведь это твои слова, Любимец Бога. Не забыл?

Горько улыбнувшись, он обогнул Теофила и зашагал по блестящей от набегов волны кромке песка. Он даже не обернулся к оставленному человеку. Брюки намокли, темные волосы вздыбил ветер — Севан удалялся, растворяясь в дымке утреннего тумана.

32

Теофил прибыл в Шереметьево один — Вартанов задержался в Америке, что бы помочь оградить Эллин от возможного нападения. Девушка не поняла ничего в странном происшествии с сантехникой, сетуя на конструкторские неполадки. Вечером, накануне отбытия «сценариста», у них состоялся серьезный разговор. Эллин ждала российского кинематографиста на веранде своей виллы, где был накрыт на двоих романтический стол.

— Мне показалось… Показалось, что между нами произошло что-то серьезное, — сняв с горящей свечи расплавленный воск, девушка мяла его нервными пальцами. — Я трудно подпускаю к себе мужчин. Тебе ведь не показалось…

— Нет! — поторопился заверить её Теофил. — Я не подумал, что ты… легкомысленная. Была такая волшебная ночь, мне казалось, будто мы давно вместе и я здесь, как дома… — Спотыкался он в дебрях не блестяще освоенного чужого языка.

— Ты можешь работать в Голливуде. У меня есть связи. Ты покажешь моему продюссеру твою новую работу, фильмы по твоим сценариям… У тебя ведь известное имя?

— О… Имя известное, — русский гений заерзал в кресле.