— Поменяться стульями, например, — добавила она и рассмеялась. — Кто помнит эту игру?

— Может, хватит? — предложил Ральф, словно чувствуя тревогу Иоэля и находя нужным ее разделить.

— Например, — продолжала она, — напротив, на той стороне улицы живет пожилой человек. Уроженец Румынии. По полчаса, стоя у забора, он говорит с твоей матерью по-румынски. Почему бы ей не перейти к нему?

— И что из этого выйдет?

— А выйдет то, что Ральфи сможет перейти ко второй вашей маме и жить у нее. По крайней мере, с испытательным сроком. А ты перейдешь сюда. А?..

Ральф заметил:

— Будто в Ноевом ковчеге. Она всех распределила по парам. Что случилось? Грядет потоп?

И Иоэль, прилагая все усилия, чтобы не выдать гнев, стараясь, напротив, выглядеть веселым и добродушным, заметил:

— Ты забыла о девочке. Куда мы поместим девочку в твоем Ноевом ковчеге? Можно мне еще пунша?

— Нета… — Глаза Анны-Мари наполнились слезами, она ответила так тихо, еле слышно, что Иоэль с трудом уловил слова: — Нета — молодая женщина, а не девочка. До каких пор ты будешь называть ее «девочкой»? Думаю, Иоэль, что ты никогда не знал, что такое женщина. Даже само это слово не вполне понимаешь. Не перебивай меня, Ральф. Ты тоже никогда этого не знал. Как сказать part на иврите? Роль? Я хотела сказать, что вы всегда либо отводите нам роль младенца, либо принимаете роль младенца на себя. Иногда я думаю: «Бэби, бэби, это прекрасно, sweet, but we must kill the baby». Я тоже хочу еще немного пунша.

XLII

В последующие дни Иоэль размышлял о предложении Ральфа. Особенно когда обнаружился, новый расклад сил: ему и его матери, противящимся идее снимать комнату в мансарде на улице Карла Неттера, противостояли дочь и теща, готовые осуществить эту идею даже перед надвигающимися выпускными экзаменами. Десятого марта Нета получила, напечатанное на компьютере извещение Армии обороны Израиля, уведомлявшее, что она будет призвана в армию через семь месяцев, двадцатого октября. Из этого Иоэль заключил, что она не рассказала врачам на медкомиссии о своей «проблеме», а быть может, и рассказала, но обследование ничего не выявило. Иногда он спрашивал себя: не безответственно ли его молчание? Не в том ли его прямой родительский долг, чтобы позвонить и довести до сведения комиссии все факты? Заключения иерусалимских врачей? С другой стороны, размышлял он, каких именно? Ведь мнения разделились. Должен ли он представить все их? Не окажутся ли эти действия за спиной дочери поступком злым и безответственным? Наложить на всю ее последующую жизнь печать болезни, которая связана со множеством темных суеверий и предрассудков? Разве не факт, что «проблема» Неты ни разу не проявилась вне стен дома? Ни разу. С тех пор как умерла Иврия, даже дома был всего один случай, и то давно, в августе, а после того — никаких признаков. Вообще говоря, и то, что произошло тогда, в августе, носило не такой уж однозначный характер. Почему бы ему не отправиться на улицу Карла Неттера в Тель-Авиве, осмотреть хорошенько комнату, из окна которой будто бы открывается вид на море, расспросить соседей, осторожно и незаметно выяснить, что представляет собой та, с кем Нета будет жить под одной крышей, эта ее соученица Эдва, и, если окажется, что все в порядке, выдавать дочери сто двадцать долларов, а может, и больше каждый месяц. По вечерам он мог бы заходить к ней на чашечку кофе, исподволь узнавать, все ли идет как надо.