Так вот и случилось, что Иоэль отказался от намерения отправиться в тот день в Метулу и ограничился телефонным разговором с Накдимоном, который, едва поняв, о какой сумме идет речь и для чего она предназначена, перебил Иоэля:

— Без проблем, капитан. Через три дня деньги будут у тебя в банке. Ведь твой банковский счет мне известен.

XLIX

На сей раз он без колебаний и без каких-либо подозрений следовал за гидом по хитросплетениям узких улочек. Гид, худощавый человек, с мягкими округлыми движениями и не сходящей с лица улыбкой, беспрестанно отвешивал вежливые поклоны. Все вокруг, как в бане, было пропитано влажной и липкой жарой, которая исходила болотными испарениями, кипела тучами насекомых.

По деревянным, хлипким, подгнившим от сырости мосткам то и дело пересекали они на своем пути затянутые ряской каналы. Загустевшая вода стояла почти неподвижно, только легкий пар поднимался над ней. По тесным улицам медленно двигались толпы молчаливых людей. Их окружало плотное облако запахов: смрад гнили и разложения смешивался с ароматом благовоний, которые курились в домашних молельнях, и дымом сжигаемых мокрых поленьев.

Ему казалось удивительным, как это он не теряет из виду проводника в плотной толпе, где почти все мужчины походили на его гида, да и женщины, по правде говоря, тоже: пожалуй, отличить мужчину от женщины в этой людской гуще было довольно затруднительно.

Здесь религиозные предписания запрещали убивать животных, и поэтому стаи запаршивевших собак носились по дворам, по тротуарам, по немощеным пыльным переулкам; колонны огромных, величиной с кота, крыс, не спеша, не выказывая ни малейшего страха, пересекали улицу; всюду разгуливали облезлые, в струпьях, коты; серые мыши сверлили его своими красными острыми глазками. То и дело ботинки с сухим треском давили тараканов, порой достигавших размеров полновесной котлеты. Ленивые и равнодушные, они даже не пытались избежать печальной участи, а может, их поразила какая-то тараканья эпидемия. И когда он давил насекомых, из-под ботинка вырывался фонтанчик густой, жирной, мутно-коричневой жижи.

Зловоние сточных вод и тухлой рыбы, чад от жаровен, смрад гниющих водорослей и моллюсков создавали пронзительный букет запахов, в котором рождение и смерть сливались воедино. Было что-то возбуждающее в гнилостном брожении жаркого, пропитанного влагой города; этот город притягивал издали, но стоило в нем оказаться, как возникало желание поскорее уехать и никогда больше не возвращаться.

Тем не менее он неотступно следовал за проводником. Хотя, возможно, это был уже другой человек, случайно вырванный из толчеи женоподобных мужчин, или девушка в мужском платье, изящное существо, юрко снующее среди тысяч себе подобных, как малек в реке, под тропическим ливнем, низвергнувшимся с высоты, будто со всех верхних этажей разом выплеснули на улицу помои, воду, в которой промывали и отваривали рыбу.

Город лежал в болотистой дельте, и грунтовые воды — вместе с вышедшей из берегов рекой, а случалось, и сами по себе — заливали целые кварталы. И тогда можно было видеть, как люди с жестяными банками в руках, стоя по колено в воде, затопившей хижины, словно отвешивают глубокие поклоны — прямо в своих жилищах они собирали улов, принесенный наводнением. На улицах стоял постоянный шум и грохот, витал душок пережженной солярки, потому что множество допотопных автомобилей, запрудивших город, вообще не имели выхлопных труб.