— Поскольку ты меня спрашиваешь, Элуа… Это правда, я не была счастлива… но это была скорее моя ошибка, чем твоя.

— И почему же ты была несчастлива?

— Потому что я тебя очень любила, Элуа, и не переставала трепетать перед тобой… Подумай хоть немного о всех тех годах, что мы провели в тюрьме, вдали друг от друга. У нас не было молодости… Тебя посадили в тюрьму через пятнадцать дней после нашей свадьбы… и я родила Бруно в больнице Бометта… Наши дети, если так можно выразиться, нас и не знали… Они стали большими, а мы этого и не заметили… И то, что они не испытывают к нам особой признательности, разве это нормально? Мы не были настоящими родителями, Элуа… Из-за чего у меня болит сердце? Так это из-за того, что Эстель живет точно так же… и если Бруно не займется Илэром, то он может стать таким же мошенником, как…

Она внезапно замолчала, и муж закончил за нее начатую фразу:

— …как я?

— Как мы.

Они замолчали. Им нечего было больше сказать друг другу. Селестина хотела обнять мужа, но он медленно ее отстранил:

— Иди спать, Селестина…

Жена ушла, Маспи Великий остался сидеть в кресле. Утихли последние звуки на улице, и скоро в ночной тишине был слышен лишь храп его отца, которому не помешала уснуть даже смерть Боканьяно. Конечно, в том возрасте, в котором был дедушка, смерть человека уже не имела большого значения.

К шести часам утра Элуа, который в конце концов задремал в кресле, проснулся весь разбитый. Он с трудом поднялся. Долго и тщательно занимался своим туалетом, который очистил его тело, но не душу. В пятьдесят пять лет трудно подводить итог жизни, которую считал безупречной и вдруг ясно понял, что это совсем не так. Поев за завтраком маслин, колбасы и выпив черного кофе, Маспи ощутил острую необходимость довериться кому-нибудь, способному понять, успокоить его, сказать, что Бруно был не прав. Само собой, он подумал о своем старом приятеле Дьедонне Адоле.

Ранним утром помолодевший за ночь Марсель вновь начинал жить и смеяться. Только у дивизионного комиссара было совсем невеселое настроение. Он опасался, что свою карьеру он закончит поражением, и каким поражением! Три трупа и драгоценностей на миллион! Для неблагодарного начальства этого было более чем достаточно, чтобы начисто забыть о многолетней безупречной службе исполнительного офицера, до тонкостей изучившего свое дело и исполнявшего его с бесстрашием и проницательностью. В Национальной Безопасности, как, впрочем, и во всех других административных структурах, быстро забывают об оказанных услугах. Незаметный уход на пенсию, скорее похожий на бегство, был совершенно неприемлем для Мурато, и он этого очень боялся.

По Жерому Ратьеру не было заметно, что он разделяет опасения своего шефа. Завязывая галстук, он громко насвистывал модный мотив. Ему было наплевать на Ланчиано, на Дораду, и если у него перехватывало немного дыхание, когда он думал о Пишеранде, то он был слишком счастлив и поэтому вел себя эгоистично, даже в какой-то мере неблагодарно. Для него все теряло смысл, отступало перед грандиозным событием этого дня: Фелиси собиралась сказать своему отцу, что она хочет стать женой Ратьера!

Вновь оказавшись в своей кровати, Тони Салисето с тревогой размышлял о своем будущем. Он не питал никаких иллюзий: никто больше не будет подчиняться его воле. Лишившись своих двух помощников, которые всегда были рядом целых десять лет, он чувствовал себя безнадежно одиноким и жалким. С возрастом он достаточно пристрастился к определенному комфорту, от которого уже не мог отказаться. Его часть добычи от ограбления ювелирного магазина на улице Парадиз не будет для него большим подспорьем, так как полиция внимательно следила за скупщиками краденого, которые, чувствуя за собой слежку, отказывались от любых предложений.