|
А карьера какая! Комэск – комбриг – комкор – главнокомандующий ВВС! Весной 1941-го, когда ему едва тридцать исполнилось, Рычагов стал заместителем наркома обороны. Падать после такого взлета было ох как больно… Особенно если по собственной дурости. 9 апреля на Политбюро ЦК ВКП (б) обсуждался вопрос об аварийности в авиации Красной Армии. Положение было аховое – каждый божий день разбивалось по два-три самолета! Рычагову сделали справедливое внушение – дескать, виной всему «расхлябанность и недисциплинированность». Мало того, нарушителей никто даже не наказывает! И что же ответил молодой замнаркома? Вскочил, покраснел, да и ляпнул: «Аварийность и будет большая, потому что вы заставляете нас летать на гробах!» Сталин стоял рядом, и для него эта выходка Рычагова стала плевком в лицо, самым настоящим личным оскорблением – вождь немало усилий затратил, «подтягивая» авиацию. И вдруг такая пощечина, да еще прилюдно! Иосиф Виссарионович постоял, помолчал. Пошел мимо стола, за которым сидели члены ЦК, развернулся, зашагал обратно в полной тишине. Вынул трубку изо рта, проговорил медленно и тихо, не повышая голоса: «Вы не должны были так сказать!» И пошел опять, справляясь с волнением. Дошагал, вернулся и повторил тем же низким спокойным голосом: «Вы не должны были так сказать, – сделал крошечную паузу и добавил: – Заседание закрывается». И первым покинул комнату. Что тогда думал Рычагов, неизвестно. Через три дня недоучку-главнокомандующего сняли и направили в Военную академию Генштаба: учись, студент! Сделал ли Павел Васильевич верные выводы в промежутке между будущим Днем космонавтики и 22 июня? Нет. 26 июня Рычагова арестовали, а осенью расстреляли вместе с супругой, майором Марией Нестеренко, обвиненной в том, что «…будучи любимой женой Рычагова, не могла не знать об изменнической деятельности мужа»… Вот такая судьба. Запиликал телефон, и Жилин поспешил снять трубку. – Да? На том конце провода задышали, захлюпали носом, и стеклянный голос сказал: – Иван Федорыч? Алё! – Леся? – удивился и обрадовался Жилин. – Ты, что ли? – Добрый ранок, Иван Федорыч! Я… – А Панас где? Чего не звонит? Я-то думал, он меня первым поздравит! Леся расплакалась. – Помер папка… Ветеран нашарил притолоку двери на кухню и вцепился в нее. – Ах, ты… Когда? – Та учора! Як заснув, так и усэ… Сердце! Завтра хороним. Приезжайтэ, будь ласка! – Конечно, конечно, Леся! А как же! Послышались гудки, и Жилин осторожно повесил трубку, словно та была из хрупкого стекла. – Ах, ты… Иван Федорович покачал головой. Панас, Панас… От Курска до Берлина вместе дошли, в одной эскадрилье, крылом к крылу. А сколько раз спину друг другу прикрывали? Начнешь вспоминать, и сразу столько всего в голове проясняется. Война была долгая… Ветеран вздохнул. Ему очень не хотелось ехать на Украину. Очень! Но долг… Последний долг… Жилин засуетился, собираясь в дорогу. Свой любимый, истертый портфель он брать не стал. Зачем? Пижаму туда класть или зубную щетку? Да тут ехать-то! Таскайся потом с этой «ручной кладью»… Махнув рукой, Иван Федорович вышел из дома, как был – в парадном костюме, с рядами позванивавших орденов и медалей на пиджаке. Перекантуется как-нибудь… На метро Жилин добрался до Киевского вокзала, купил билет, занял свою нижнюю полку. Когда поезд тронулся, Иван Федорович настолько погрузился в прошлое, что смотрел в окно и не видел ничего. |
