Было приятно наконец то с кем то поговорить, но, боюсь, одиночество станет гораздо более очевидным, когда она уйдет.

– Какой она была? – спрашивает она.

– Она была… забавной. Сильной. Серьезной женщиной, какой она и должна была быть, воспитывая меня и моего брата. Но она также была мягкой, когда дело касалось нас. Моя рука находит ее бедро под столом, пробегая по оливково зеленой ткани. – Она была очень похожа на тебя…

Я полностью ожидаю, что Миллер сломается. Я слишком сентиментален рядом с ней, но мне все равно. Это правда.

– Я рад, что Макс находится рядом с такой женщиной, как она. Такой, как ты.

Ее глаза ищут мои. Миллер выдыхает и опускает голову мне на плечо, ее рука скользит по моей.

Я считаю это победой. Еще один момент уязвимости, на который Миллер ответила, вместо того чтобы прикрывать его юмором.

– Как звали твою маму?

Спрашиваю я.

– Клэр.

– Клэр, – повторяю я. – Ты скучаешь по ней?

– Я действительно не помню ее. Я была маленькой, когда она умерла, но я скучаю по ней. Я никогда по настоящему не знала, каково это – иметь маму.

Волна эмоций обрушивается на меня, как товарный поезд, подступая к горлу. Будет ли Макс чувствовать то же самое? Я стараюсь быть всем для него, действительно стараюсь, но трудно быть и тем, и другим. Хорошим и плохим родителем. Мамой и папой. Только месяц назад я наконец почувствовал, что Макс получает все это, и это потому, что девушка рядом со мной вальсирующе вошла в нашу жизнь.

– Но мой отец проделал хорошую работу по замещению, – продолжает она. – В этом вы с ним очень похожи.

Черт. Мне приходится смотреть в потолок, чтобы держать себя в руках, сдерживать наворачивающиеся слезы. Это занимает мгновение, но в конце концов мне удается проглотить комок в горле и поцеловать Миллер в макушку, пока она продолжает опираться на мое плечо.

Она откусывает еще кусочек тирамису, набивая рот, и я использую паузу, чтобы сменить тему.

– Нам, наверное, пора возвращаться с нашей деловой встречи, – говорю я, когда она наклоняется, чтобы посмотреть на меня.

На ее нижней губе остался кусочек маскарпоне, и я не могу удержаться от того, чтобы убрать его подушечкой большого пальца, засунуть в рот и облизать остатки, которые только что были на ней.

Она следит за движением.

Миллер только кивает в знак согласия, мы оба знаем, что давно пора убираться отсюда.

************************

Я так привык к Миллер, она как нападающий, уверенна в себе. Достаточно уверенна, чтобы сделать ход.

Пока мы поднимаемся в лифте на наш этаж, я почти молюсь, чтобы она это сделала. Я надеюсь на какой нибудь грязный намек или на то, что она прямо набросится на меня, потому что это даст мне повод уступить тому, чего я хочу.

Я хочу ее .

Этого больше нельзя отрицать, я хочу эту девушку больше, чем чего либо в своей жизни. Конечно, я хочу ее больше, чем на ближайшие несколько недель, но она ясно дала понять, что я не могу быть с ней дольше этого. Итак, вопрос в том, могу ли я сохранять достаточную отстраненность, чтобы не совсем рассыпаться, когда она уйдет?

Мы стоим бок о бок в лифте, столько тихого напряжения в этой крошечной металлической коробке. Миллер не делает ни движения, не говорит ничего сексуального, чтобы разрядить напряжение. Она позволяет этому затянуться, позволяет мне подавиться этим.

Но мы оба знаем, что в ее обязанности не входит лишний раз заявлять, как сильно она меня хочет. Мяч на моей площадке, и после того, как я остановил нас не только один раз, но дважды , я тот, кто должен сделать ход. Она не собирается снова подставляться под пули, и я действительно не верю, что она станет что то предпринимать, зная мои страхи привязаться к человеку, который уходит.