У меня одна мать, у Пола родителей нет вообще, у Джила не ладятся отношения с мачехой — короче, живя под одной крышей с Чарли, мы вряд ли в состоянии подавать ему положительный пример. Уж не знаю почему, но я в ее представлении тот самый, с вилами и хвостом. Она еще не все знает, думаю я. У Моисея ведь тоже были рожки.
— Оставь его в покое, — доносится из палаты хриплый, с присвистом, голос.
Миссис Фримен поворачивается — словно мир на некоей оси.
— Том пытался вытащить меня оттуда, — еще более слабым голосом сообщает Чарли.
Ненадолго устанавливается тишина. Миссис Фримен смотрит на меня так, словно хочет сказать: «Нечего улыбаться. Ты не совершил большого подвига, спасая моего мальчика из беды, в которую он попал только благодаря тебе». Но когда Чарли снова подает голос, она кивает и приказывает мне зайти в палату, пока сын не надорвался, крича через всю комнату. Похоже, у нее еще есть вопросы к врачу.
— И, Томас, — добавляет миссис Фримен, когда я прохожу в дверь, — не сбивай с толку моего мальчика. Держи свои идеи при себе.
Я киваю. Миссис Фримен — единственная из всех знакомых учителей, в устах которой слово «идея» звучит так же, как и некоторые другие слова из четырех букв.
Чарли лежит на специальной больничной кровати с металлическими перилами по обе стороны. Такого рода ограждение вряд ли помешает здоровяку вроде Чарли свалиться на пол, если ему приснится что-то малоприятное, зато санитар может легко пришпилить больного к кровати, подсунув под металлические ручки швабру. Больничных кошмаров у меня больше, чем историй у Шахерезады, и даже время не стерло их все из памяти.
— Время на посещение заканчивается через десять минут, — сообщает, не глядя на часы, дежурная сестра.
В одной руке у нее поднос в форме почки, в другой полотенце.
Чарли дожидается, пока она выйдет из палаты, и хрипло говорит:
— По-моему, ты ей понравился.
От шеи и выше он выглядит почти нормально, но кажется усталым. Вся грудь, за исключением небольшого участка в районе ключицы, перевязана марлей, и кое-где из-под нее просачивается гной.
— Можешь задержаться, — говорит Чарли, отвлекая меня от созерцания пострадавшего участка его тела. — Поможешь им с перевязкой.
Глаза у него — как у больного желтухой. Возле носа собрались капельки пота, которые он, возможно, вытер бы, если бы мог.
— Как ты себя чувствуешь?
— А как я выгляжу?
— Довольно неплохо, принимая во внимание…
Чарли изображает намек на улыбку и пытается посмотреть на себя. Только теперь до меня доходит, что он понятия не имеет, как выглядит на самом деле, и знает, что не может полагаться на ощущения.
— К тебе еще кто-нибудь приходил? — спрашиваю я.
Он отвечает после небольшой паузы:
— Если ты имеешь в виду Джила, то нет.
— Я имею в виду… вообще.
— Ну, ты, может, не заметил там мою мамулю. — Чарли улыбается и привычно добавляет: — Ее легко не заметить.
Я выглядываю в коридор. Миссис Фримен все еще разговаривает с доктором.
— Не беспокойся, — неверно истолковав мой взгляд, говорит Чарли. — Он еще явится.
Медсестра, похоже, собирает всех, кто имеет какое-то отношение к состоянию Чарли. Если Джил еще не пришел, то уже не придет.
— Послушай. — Чарли меняет тему. — Как там все?
— Ты о чем?
— О том, что случилось в кабинете Тафта. Он же тебя провоцировал.
Стараюсь припомнить слова Тафта. Прошло уже несколько часов. Хотя для Чарли это, наверное, последнее, что он помнит.
— Насчет твоего отца. |