Последний бал Потёмкина

Когда юный подполковник появился в Яссах, в ставке светлейшего, тот уже доподлинно знал обо всём случившемся в Петербурге. Ситуация ничуть не волновала Потёмкина, ибо он, как и многие его сторонники — опытнейшие сановники и царедворцы, был уверен, что зажёгшаяся звёздочка нового любимца не сможет соперничать по своему свету и блеску с немеркнущим светилом светлейшего князя Тавриды. И хотя Потёмкин перестал быть единственным фаворитом императрицы уже двенадцать лет назад, никто из последующих наперсников Екатерины не мог сравниться с ним ни по силе влияния на императрицу, ни по реальными плодам деятельности на благо России. Где были ныне Завадовский, Зорич, Корсаков, Ермолов, Мамонов, оказавшиеся жалкими пигмеями, в своих безуспешных попытках соперничать с «Великим Циклопом»?

Потому и не ждал никто, как и сам Потёмкин, что юноша флигель-адъютант Платон Зубов, проведший всего несколько ночей с престарелой императрицей, сможет вытеснить из её сердца венчанного мужа, которому отдавались царские почести, где бы он ни появлялся. И потому Потёмкин, получив сообщение, что впервые возле Екатерины появился не его ставленник, а креатура враждебного ему Салтыкова, решил, что и на сей раз всё обойдётся.

Приезд Валериана Зубова не заставил Потёмкина изменить своё отношение к произошедшему, и он ничуть не опасался, что брат фаворита, находясь рядом, в его Ставке, сможет повредить ему во мнении императрицы, оказываясь вольным или невольным свидетелем отнюдь небезобидных утех, длинной чередой разворачивавшихся в покоях ясского дворца. И хотя вскоре после приезда Валериана Потёмкин понял, что влияние Платона Зубова на императрицу растёт чрезвычайно быстро, он, хорошо осознавая это, всё же не спешил в Петербург.

Во многом виной тому был новый роман с женой его двоюродного брата, двадцатишестилетней красавицей Прасковьей Андреевной Потёмкиной, урождённой Закревской. Она появилась в военном лагере весной 1789 года и сразу же взяла в плен победоносного пятидесятилетнего полководца.

Сохранились письма Потёмкина Прасковье Андреевне, написанные на цветных листах почтовой бумаги с золотым обрезом. Вот всего лишь два из них: «Жизнь моя, душа общая со мною! Как мне изъяснить словами свою к тебе любовь, когда меня влечёт непонятная к тебе сила... Нет минуты, чтобы ты, моя небесная красота, выходила у меня из мысли; сердце моё чувствует, как ты в нём присутствуешь. Приезжай же, сударушка, поранее, о, мой друг, утеха моя и сокровище бесценное ты; ты — дар Божий для меня. Целую от души ручки и ножки твои прекрасные, моя радость! Моя любовь не безумною пылкостью означается, как то буйное пьянство, но исполнена непрерывным нежнейшим чувствованием. Из твоих прелестей неописанных состоит мой екстазис, в котором я вижу тебя живо перед собой».

А вот другое письмо: «Ты смирно обитала в моём сердце, а теперь наскуча теснотою, кажется, выпрыгнуть хочешь. Я это знаю потому, что во всю ночь билось сердце, нежели ты в нём не качалась, как на качелях, то, конечно, хочешь улететь вон. Да нет! Я — за тобою и, держась крепко, не отстану, а ещё к тому прикреплю тебя цепью твёрдой и ненарушимой моей привязанности...»

Прасковья Андреевна, конечно же, поверила князю. И как было не поверить, получая такие письма, а кроме того, и иные подтверждения в любви. Но князь и тут оказался непостоянным.

Весь 1789 год был переполнен амурными утехами и беспрерывными победами князя Таврического над прелестнейшими дамами России, Польши, Молдавии, актрисами из разных европейских стран, приезжавшими в ставку светлейшего в Яссы очень часто не без определённого умысла. Потёмкин занимал в Яссах самый большой и роскошный дворец князей Кантакузинов — знатнейшего рода в Молдавии и Валахии.