Существовал ли на свете более ценный дар? Более невероятное открытие?

– Я знаю, – сказала Зоя. – Он любил тебя больше всего на свете.

Драконий глаз распахнулся, и она ощутила эту любовь, и всю чудовищность Жениной потери. Было невыносимо думать, что она ничего не может сделать для того, чтобы хоть как-то уменьшить боль подруги.

– Скажи им, Зоя. Я не могу… Не могу.

Женя казалась такой хрупкой, ушедшей в себя, словно побег диковинного, нежного растения, прячущегося от зимней стужи.

Что Зоя могла сказать ей? Всем им? Как могла она поделиться с ними надеждой, которой у нее не было?

«Вот что делает любовь». Эти слова частенько повторяла ее мать. Когда в кладовой было пусто, когда муж не мог найти работу, когда кожа на руках трескалась от стирки соседских вещей. «Вот что делает любовь».

Зоя представила Сабину, с красными от щелока руками, прекрасным лицом, исчерченным морщинами, словно скульптор, сотворивший эту красоту, потерял контроль и вырезал слишком глубокие линии под глазами и в углах рта. «Трудно представить, каким он был красавчиком, – говорила обычно Сабина с горечью, глядя на Зоиного отца. – Моя мать предупреждала меня, что не будет мне жизни с сулийцем, что они с отцом отвернутся от нас. Но мне было все равно. Я была влюблена. Мы встречались под луной. Танцевали под музыку, что играли его братья. Я думала, любовь станет нашей броней, крыльями, щитом, укроющим от всего мира». Она смеялась, и смех ее походил на стук костей в чашке предсказательницы, что пророчит одни только беды. Сабина простирала потрескавшиеся руки, указывая на их убогую лачугу, холодную печь, стопки грязного белья, земляной пол. «Вот он, наш щит. Вот что делает любовь». Отец не говорил ничего.

Зоя видела своих сулийских дядей лишь однажды. Они пришли, как стемнело, по требованию ее матери. Сабина уже отправилась в кровать и велела Зое остаться с ней, но стоило матери задремать, Зоя ускользнула, чтобы поближе рассмотреть этих черноволосых и черноглазых незнакомцев с такими же темными и густыми бровями, как у нее. Они были похожи на ее отца и в то же время нет. Их смуглая кожа словно светилась изнутри. Плечи были гордо расправлены, головы высоко подняты. Рядом с ними ее отец казался стариком, хоть на самом деле был младшим из братьев.

– Уйдем с нами, – сказал тогда дядя Деж. – Сейчас. Этой ночью. Прежде, чем проснется эта мегера.

– Не смей так называть мою жену.

– Хорошо, прежде чем проснется твоя любящая женушка. Ты умрешь здесь, Сухм. Ты уже почти мертв.

– Я в порядке.

– Мы не должны жить среди них, быть запертыми в их домах, увядать под их крышами. Ты рожден для жизни под открытым небом, под звездами. Ты рожден быть свободным.

– У меня ребенок. Я не могу просто…

– Мать – порченый плод, и дочь вырастет кислым яблочком. Я уже вижу тень печали, нависающую над ней.

– Умолкни, Деж. У Зои доброе сердце, и она вырастет сильной и красивой. Такой, какой могла бы стать ее мать. В другой жизни. С другим мужем.

– Тогда отпусти ее с нами. Спаси ее из этой дыры.

«Да. Заберите меня отсюда». Зоя прихлопнула рот руками, словно произнесла эти слова вслух, призвала своего рода проклятие в этот мир. От нахлынувшего чувства вины она задохнулась, на глазах выступили слезы. Она любила мать. Правда, правда. И не хотела, чтобы с той случилось что-то плохое. Не хотела бросать ее одну на произвол судьбы.