Наташа.

    Отец Егорий дал себя уговорить. Хотя хотелось ему, не откладывая, идти к митрополиту и, буде тот согласится, принести свое покаяние и испросить: что же дальше?

    «Боже, почему Ты меня оставил? – спрашивал отец Егорий с неведомым ему прежде смирением.– Почему?»

    Тих стал отец Егорий Потмаков. Так тих, что Ласковин не раз и не два поглядывал на него с опасением: здоров ли? Не заболел?

    Да, заболел. Но не телесным недугом. Молча сидел Игорь Саввович в уголке на кухне, не пытался искать помощи ни в Писании, ни в словах Христовой молитвы. Его собственная молитва была беззвучна. Ничего не просил он у Бога. Ничего.

    Наташе было трудно соединить облик своего гостя с образом того отца Егория, о котором рассказывал Андрей. Тот был решителен, громогласен, настойчив до упрямства и скор в наставлении и действии. Этот – тих, добр, молчалив. Незаметен – вот точное слово. Именно он спас жизнь ее Андрею. Именно от него ждала Наташа, что умерит холодную ярость ее друга. Но Игорь Саввович ничего не говорил. На вопросы же обычные отвечал коротко: да, нет, хорошо.

    – Может, вы прилечь хотите? – интересовалась Наташа.

    – Нет, не беспокойтесь, мне здесь удобно. Прошло несколько часов, и они с Андреем действительно перестали его замечать. Дело даже не в том, что молчит, а в том, что… почти слился со стеной. Не человек. Часть пространства.

    Когда стемнело и Андрей хотел зажечь на кухне свет, Наташа сказала: не надо. Она чувствовала: отца Егория нельзя сейчас трогать. Как нельзя трогать человека, потерявшего кого-то из близких. Что-то похожее испытывала она сама… вчера.

    – Но я должен ему помочь! – воскликнул Андрей, чья натура требовала действий.

    – Как? – поинтересовалась Наташа.

    – Ну… не знаю. Может, у него шок? Хотя что я болтаю? Это же отец Егорий!

    – Что ты о нем знаешь?

    – Я? – Ласковин задумался и вдруг сообразил – ничего. Ничего он не знает об этом человеке.

    – Хоть сколько ему лет? – Андрей только покачал головой:

    – Не спрашивал. Лет сорок пять…

    – А мне кажется – больше.

    Ласковин только вздохнул. Порыв его угас. Вернее, переключился на более конкретные дела.

    – Который час?

    Наташа взглянула на настенные часы:

    – Полседьмого.

    – Тогда я поехал.

    Андрей поднялся.

    «Куда?» – глазами спросила Наташа.

    – Нельзя терять времени,– пояснил Андрей.– Сейчас я – охотник, а когда станет известно, что мы живы,– могу стать дичью.

    «Когда-то я уже это говорил? – подумал он.– Дежавю?»

    – Будь осторожен!

    «Ты понимаешь: я не переживу этого дважды!»

    – Не беспокойся.

    «Я не оставлю тебя одну, чудная моя!»

    – Я буду до отвращения осторожен,– пообещал Ласковин.– Клянусь!

    Тир располагался в переоборудованном подвале гражданского бомбоубежища. Вход – только по пропускам. Причем пропуск на каждого хранился прямо здесь, в ячейке под определенным номером. Пропуск Ласковину сделал по просьбе Сарычева (покойного Сарычева!) его старый приятель.