— Так у них в кожухах спирт! — пытается отшутиться Василий Михайлович, хотя и понимает, что положение аховое. Под нами не просто льды и разводины, а места, недоступные для человека в это время года. Пилот принимает единственно верное решение: он разворачивает машину обратно к Амдерме. Пока делаем поворот, в тумане снова исчезает «Н-127».

— Не вижу командира! Не вижу командира! — кричит бортмеханик.

Махоткин ведет самолет по кругу. На втором поймали Водопьянова. Двинулись крыло к крылу. Знаками, словно глухонемые, объяснили выглянувшему в окошко радисту Иванову, что динамо отказало, и «Н-127» пристроился к нам в хвост.

Летели без компасов, ориентируясь по наиболее светлым облакам, считая, что за ними солнце.

Часа через полтора выскочили на какую-то землю и врезались в пургу. В ее «молоке» опять потеряли «Н-127». Машину дергало и мотало с такой силой, что надо было непременно садиться, переждать непогоду, разобраться с пляской приборов. Принялись кружить. И тут приметили под собой призрачно темневший в снежной кутерьме домик, собак. Махоткин посадил самолет уверенно, будто на аэродроме. Стали рулить к домику. От треска мотора десятка два собак удрало в тундру.

У машины оставили бортмеханика и пошли с Махоткиным к домику. На всякий случай покричали хозяевам — может, они испугались. Не каждый в те времена видел самолет. Дернули входную дверь — отперта. Едва не сбив нас с ног, еще десятка полтора собак рвануло в тундру. В темных сенцах мы огляделись, нащупали дверь в избу.

В большой полутемной комнате никого. Хозяева на охоте? Но кто они? Ненцы, русские? На печке кухонная утварь, самовар, умывальник, зубные щетки, туалетное мыло…. На стенах винтовки, ружья; в углу ящики с консервами, маслом, мукой. На столе — газеты, журналы. Обстановка русская, а одежда, обувь — ненецкие. На улице у входа стояли нарты, груженные мехами, в сарае полно шкур морского зверя, оленя. Хозяева как в воду канули.

Устроились без их разрешения. Но прежде крепко прикрутили самолет к земле, сориентировались. По характерному изгибу мыса, который еще виднелся сквозь пургу, установили, что сели на острове Вайгач, неподалеку от полярной станции.

Растопить печь при сильном ветре не сумели. Дым выбивало внутрь. Топить по-черному толку мало. Принесли примус, спальные мешки из самолета. Его уже стало не видно в разгулявшейся коловерти.

Мы старались занять себя всяческими делами, прятали друг от друга глаза, боясь, что у кого-нибудь из трех сорвется тяжкий вопрос: «Где экипаж «Н-127»?» Полные тревог под дикую колыбельную ветра уснули.

Разбудил нас крик Лукича — бортмеханика Ивашины:

— Подъем! Пурга угомонилась!

Нам повезло. Наскоро позавтракали. Но на разогрев воды ушло целых четыре часа! Брезентовый бак, взятый специально для этой цели, тек будто решето, хотя в Москве отлично выдержал испытания. Вся хозяйская посуда пошла в ход. Пока грели воду, осмотрели динамо. Оказалось, от тряски оборвался провод и замкнулся на массу. Поэтому дурили и компаса.

Наконец Ивашина мастерски запустил мотор. Пока он грелся, мы откапывали плотный, словно камень, сугроб. Потом Ивашина и я потянули машину за крылья, помогая пилоту вырулить на лед. Затем залезли в кабину, Махоткин дал газ, а летательный аппарат — ни с места. Вылезли, подтолкнули упрямца. Забрались в кабину — снова ни туда, ни сюда. Я вылез один, сдвинул машину, она стала набирать скорость, а вихрь от винта отшвыривал меня обратно. Ивашина схватил терпящего бедствие за шиворот и с трудом втащил в самолет. Едва поднялись — приметили домики зимовки, но «Н-127», как мы надеялись, около не оказалось. Стало тошнехонько.

— Здесь, здесь они были! — закричал Махоткин, когда мы подлетали к станции.