— Но не кажется ли вам, — Кати усмехнулась и встала, — что шлюха и невинная дева как-то не сочетаются?

— Ты не шлюха!

Хассиян смотрел на нее, такую далекую и холодную, выговаривающую слова с чеканной ненавистью и… все его тело, все мышцы, каждый нерв были напряжены до предела. И ведь приручал, действительно приручал к себе, и почти получилось, но… Взять, схватить, прижать к себе такое манящее тело, с блаженным воплем овладеть, врываясь в ее, исполненное райского плена… «Стоять! Стоять, я сказал. Ты не мальчишка… Стоять! Не шевелись! Не смей…»

— Но вы правы, — Катарина, почти физически чувствуя его напряжение, отошла к двери, остановилась, распахнула веер, — это действительно идея, заслуживающая внимания… Могу ли я обсудить данный вопрос с отцом?

— Остановись, — Ян почти простонал, сжимая кулаки до боли, — послушай меня, я…

— Меня устраивает второй вариант! — и вновь в каждом слове ледяной порыв. — И возможность покинуть Ратасс также, и… принятие сана тоже!

— Катарина!

Он не удержался, подошел вплотную, замер, сцепив руки за спиной, потому что знал — прикоснется, и она закричит, ударит, но терпеть не будет. Он перегнул палку, и отчетливо понимал это. Жаль, дать ей время успокоиться не мог, при всем своем желании.

И все же объяснить, показать что чувствует, он попытался:

— Катарина, послушай, прошу… Да я был неправ, и да я наказан. И поверь, ни одно из твоих полных язвительной издевки слов, не способно причинить больше боли, чем мое собственное сознание. Да и что в силах сравниться по издевательству униженности с собственным, отказывающимся подчиняться телом? Рядом с тобой я как юнец, неспособный себя контролировать!

— Я вам сочувствую, — отвернувшись, прервала его исповедь Кати, — и даже могу помочь, просто покинув Ратасс.

Хассиян простонал, но следующей реакцией была ярость.

— Да услышь ты меня! — схватив за плечо, развернул, затем подчиняясь собственным желаниям, прижал к стене, наклонился, почти касаясь ее рта губами и начал говорить быстро, отрывисто, изливая свою ярость и свою боль с каждым словом. — Ты покинешь Ратасс, но там… тебе придется выслушивать больных и убогих, говорить даже с теми, кто вызывает лишь омерзение, носить не эти платья из летящих тканей, а грубое сукно, натирающие кожу одежды… — он коснулся губами ее щеки и простонал, — а у тебя такая нежная кожа, Катарина…

— Я вижу, моя кожа не дает вам покоя! — Кати не упустила возможности съязвить.

— Должен признать, этот факт и меня бесконечно тревожит! — тоже не сдержался Ян.

— Я могу с вами поделиться… кусочком, так сказать подам жалкому и убогому!

— Мне мало кусочка, Катарина, — прорычал Хассиян, — если уж ты столь милосердна, то иди до конца и подай мне всю себя. Ради подобного я готов признать себя и бедным, и убогим и даже умалишенным!

— Отпустите меня! — глядя в темные глаза императора, девушка внезапно ощутила панический ужас.

— Страх, — совершенно спокойно заметил Ян, — и снова страх… ты путаешь желание с насилием, Катарина.

— Скорее вижу истинную суть, — она попыталась оттолкнуть его. Но Хассияна подобный поворот событий не устраивал.

— Посмотри на меня, Катарина! — девушка вздрогнула и закрыла глаза. — Я сказал, смотри на меня!

Кати, закусила губу, стараясь не выдать охватившее ее отчаяние и панический страх, и распахнув ресницы, взглянула на императора.