— А в прошлом году произошли кое-какие события… долго рассказывать… и я перешел в новую структуру, о существовании которой вы правильно догадались.

— Я не догадался, — пожал плечами Гинзбург. — Индукция — не интуиция. Как эта структура называется, или это тоже секретная информация?

— «Грозы», — с чувством произнес Карпухин и повторил: — Корпорация «Грозы». С частно-государственным капиталом, вы совершенно правы. Вы хотели бы работать в такой организации?

Сейчас он скажет «да» или «нет», и можно будет считать мою миссию выполненной, — подумал он. — Я бы сказал «да», но…

— Да, но… — сказал Гинзбург. — Боюсь, что есть множество обстоятельств…

— Подумайте, я ведь не требую немедленного ответа.

— Вы не понимаете, — с досадой произнес Гинзбург. — Дело не в том, нужно ли мне время для размышлений. Лет… ну, скажем, тридцать назад я бы сказал «да», не думая. Собственно, я так и сказал, когда мне предложили… Поймите две вещи. Нет, даже три. Первая: вот уже десять лет я не работаю, как профессионал. Есть река, в которую невозможно войти дважды не потому, что там другая вода, а потому, что там уже не вода, а серная кислота, и тебя просто растворит, тебе будет больно, и ты ничего не сможешь с этим сделать… Понимаете?

— Да, я понимаю, — пробормотал Карпухин.

— Второе, что я хотел сказать, — продолжал Гинзбург, — это отношения… Видите ли, в девяносто втором я ушел с работы, и вскоре мы подали документы на выезд. Могли, наверно, в Штаты, но поехали сюда — у Маши не было терпения ждать, Штаты — это долгая история, а в Израиль практически сразу, у меня право на возвращение, семья со мной. Мне было тогда не то чтобы все равно… Я был в шоке. То, что происходило в ОКБ… Склоки, подсиживание, я чувствовал себя белой вороной, думал об идеалах, о великой космической державе, это звучит высокопарно, понимаю, но я действительно думал такими категориями, смешно, да?

— Нет, как раз наоборот…

— А остальные думали о карьере, о том, как заработать на жизнь, потому что система разваливалась на глазах, — Гинзбург говорил быстро, он и не расслышал замечания Карпухина. — Не знаю, может, наверху у кого-то еще сохранялись идеалы… Карелин, да. Мы с ним слишком мало знали друг друга, но я чувствовал в нем что-то… Родственную душу. Может, еще кто-нибудь. Но я-то не к элите принадлежал, и на моем уровне все это выглядело так погано и беспросветно… Я больше не мог. «На Марсе будут яблони цвести». Какие яблони? Какой Марс? Даст Бог, получим какой-нибудь заказ, лучше от военных, они больше платят. А на «Буране» в Москве дети катаются. Не хочу… Подальше от всего этого, понимаете? В Израиль? Пусть.

— Я не знаю точно, как там сейчас, — произнес Гинзбург после минутного молчания, во время которого собеседники смотрели друг другу в глаза, пытаясь то ли проникнуть в мысли, то ли хотя бы понять, стоит ли продолжать разговор. — Недавно читал в Интернет-новостях: назначили нового начальника… запамятовал фамилию… с ним стало еще хуже: договоров почти нет, работы нет, зарплаты низкие, люди уходят… С «Энергии»! Ни за что не хотел бы вернуться.

— «Грозы», — сказал Карпухин, — это совсем другая система.

— И третье, — повысил голос Гинзбург. — Может, сейчас самое важное. Мы здесь десять лет.