|
Теперь пришлось поработать всем. По команде капитана матросы поставили большие паруса. Корабль повернул и торжественно вошел в гавань к красным стенам Мандаруна. Матросы сошли на берег и стали собирать фрукты, а я в одиночестве направился к воротам Мандаруна. Охрана жила снаружи в нескольких убогих хижинах. Стоявший в воротах страж не излучал строгости, было видно, что его вахта символична. Даже его вид – длинная седая борода и очки – говорил об этом. Его оружие, старая ржавая пика, тоже не испугала бы никого. А слой пыли, покрывающий его и негрозное оружие, лишь дополнял спокойствие. Если не принимать во внимание такую стражу, то путь через ворота города был открыт. Мертвый покои разливался повсюду. Нехоженые улицы, ступеньки крылец, поросшие густым мхом; на рыночной площади бок о бок спали люди. Запах ладана и опия доносился из-за ворот, и единственный звук, нарушавший покой» – еле-еле слышный колокольный звон. Я обратился к часовому на языке жителей берегов Янна:
– Простите, но почему в этом городе не найти никого, кто бы не спал? Он отвечал: – Нельзя задавать вопросы часовому города, чтобы не разбудить горожан. Ведь когда горожане проснутся, боги умрут. А когда боги умрут, люди не смогут спать. Мне показалось все: это очень странным, и я хотел продолжить расспросы, но тут внезапно он обрел воинственный вид и даже поднял свою пыльную пику, давая понять мне, что все сказал. Недоумевая, я побрел обратно на «Речную птицу». Я еще раз оглянулся назад. За красными стенами поднимались высокие шпили. Обсуждать красоту Мандаруна было неуместно. Город был действительно прекрасен. Я вернулся на корабль, и вскоре мы снялись с якоря и поплыли дальше. Медленно выйдя из гавани, повернули и вышли на середину реки. Солнце уже приближалось к зениту, и на Янне раздавалось пение всей живности, обладающей способностью издавать звуки. В воздухе носились миллиарды разных насекомых. Мелкие твари с многочисленными ножками и прозрачными крылышками наперегонки носились по воде. Для них солнечный день был самой жизнью, они не представляли существования своего без яркого света, лучей солнца. Непогожий день был для них карой божьей, а дождь подобен войне или эпидемии для человечества, уносящей в могилу все живое. И все это на фоне фантастического танца разноцветных, разномастных бабочек. Все они, от мала до велика, выпорхнули из темных и влажных джунглей полюбоваться солнцем и порадоваться. То медленно, то быстро, обгоняя друг друга во влажном воздухе, они вышивали какой-то одним им понятный узор своими неземными крыльями, так танцует надменная королева далеких завоеванных земель, величественная в нищете и изгнании, – танцует где-нибудь в цыганском таборе ради куска хлеба, не поступаясь гордостью и не делая лишнего шага. Жуки, совершая свой путь, тоже вносили свои звук. Но они неуловимы для человеческого уха. В их полете сквозила некая зависть к нарядно разодетым модницам бабочкам. Бабочки рассказывали о многом – диковинных, разнообразных цветах и заброшенных поселениях, о ярких красках гибнущих джунглей. Человек не слышал их голосов. Их не различало человеческое ухо. Песня бабочек летела над рекой, над берегом, над лесом, привлекая только птиц – их извечных врагов. А иногда садились они на огромных восковых цветах растения, которое обвивается вокруг лесных деревьев; и их большие, яркие крылья полыхали на пестрых цветах, подобно тому, как переливаются на базарах чудесные шелка, расстилаемые ловкими купцами на удивление жителям славных Холмов Нура. Солнце, этот дневной властелин, пригрело и сморило всех. И люди, и звери, и неведомые прибрежные чудовища задремали. Кто где Обитатели реки просто уткнулись в ил. Для своего капитана матросы соорудили прекрасный шатер. Сами же, оставив вахту, разлеглись под парусом, натянутом между двумя мачтами на манер навеса. Устроившись там поудобнее, они лениво перекидывались историями, рассказанными уже сотни раз. |
