Еще и сегодня, спустя годы после первого тяжелого ранения, когда я чудом остался жив, эта работа доставляет мне особое удовольствие. Я никогда не устаю от нее и готов смириться даже с наказанием и другими неприятными сторонами своего ремесла. Вам отсюда слышно, о чем обычно болтают ангажированные художницы? Ну, я-то их не ангажировал! Я договорился с совсем другими людьми! Откуда доносится этот рев воинственных амазонок? Это вы их наняли? Их рев даже меня обратил бы в бегство, не знай я, кто его издает. Его издает одна-единственная дама, а именно вы! Вы считаете себя сиреной, но вас никто не слушает! Да и кто станет слушать такую, как вы! Или вы ждете, что из-за вас кого-то привяжут к мачте? Хотите вместе с другими запускать бумажного змея и музицировать, но умеете ли вы издавать звуки?

Вы, значит, явились собственной персоной. Ладно, я все вам покажу, смотрите, звуки идут отсюда. Слетают с ваших недовольных, мечтательных губ! Ну что у вас за вид? Взгляните хотя бы на мою подругу, она выглядит куда лучше! Да, моложе на тридцать лет, это кое-что значит. Искусство повествования, не покидай писательницу, что-то должно же у нее остаться, у этой общественной обвинительницы, ежегодно избираемой для этой роли всего одним человеком.

Внимание, я продолжаю, впишите и мою особу в плаху, которую держите на коленях в надежде, что кто-нибудь, наконец, положит на нее свою голову: я письмо для щели, в которую пытаюсь протиснуться. Я пеленка для штангиста, на случай, если во время работы от его мраморного фасада что-нибудь отвалится. Вероятно, под давлением, которое на меня оказывают, я становлюсь сентиментальным. Или мне только кажется? Моя война закончится благополучно; если на войне и бывает благополучие, то это благополучие моих товарищей, их пожирают колеса, словно пустые участки дороги, словно еще не пройденные километры, словно скамейки с табличкой, запрещающей некоторым лицам на них садиться. Случайно так вышло, что на них и впрямь никто не садился.

Преступление — тоже работа, большинство людей об этом забывает, не забывают только те, кого мы нанимаем. Мы им потому и платим, чтобы они ценили нашу работу и прославляли ее. Они придают нам вес! Без них мы не стоили бы и половины того, что стоим. Они основали новый Интернационал чувствительных, они еще и сегодня превосходно умеют жаловаться, у них то и дело берут интервью. Итак, преступление совершается, все преисполнены воинственной решимости, которая выражается то в одном, то в другом проступке, я, во всяком случае, на этот раз опередил всех! Нельзя, чтобы меня опережали другие, за кого я буду потом переживать. В конце концов, не пристало мне прятаться за спины товарищей. Я не из тех, кто вовремя смывается. Спортсмены любят себя, только когда побеждают. Какая задница снова отняла у нас волю? Это была воля к власти, она бы нам еще понадобилась! А эта жопа оставила нам только волю к раскаянию и покаянию — чтобы все, кому вздумается, могли злобно поглядывать в нашу сторону. Мы лишь на мгновение оставили все без присмотра, и видели бы вы, как бросилась туда госпожа писательница! Еще немного — и пошла бы она трепать языком. Она забралась бы на любое кладбище автомобилей, чтобы увидеть, не валяются ли там обломки, обрывки волос, грязные сиденья со следами огня.