Я пытаюсь, но у меня никак не получается описать себя, как описывают одежду, держа ее перед глазами. А я теперь очень далеко! Смысл моей жизни состоял в том, чтобы помешать возвращению к себе. Сперва нужно выйти из берегов, а потом возвратиться в них. Вернуться назад, к маме. Это ж надо: я думал, что эта коробка с химическими препаратами поможет мне выстроить себя заново. Но получилось наоборот: они меня окончательно разрушили. Должно быть, я делал что-то не так. Оно и неудивительно: варкой и жаркой всегда занималась мама. Она панировала мои бедные кости. Возможно, я слишком налегал на десерт, который подавали вечному малышу? От маминого пирога с орехами я просто не мог оторваться. Гнев налегает на меня внезапно, как буря. Гонит прочь. Меня, с моими сначала кудрявыми, а потом коротко подстриженными волосами, которые никак не удавалось сделать мягче. Волосами деревенского паренька. У меня по-летнему румяные щеки, щеки ребенка, и этому ребенку из густой листвы деревьев явилось видение. И это видение он принимает так близко к сердцу, будто оно исходит от живого человека. Человеку нужны примеры, не те, что дают ему плохие родители, а те, которые выбирает он сам. Или живущий в нем фантом, который так долго является в человеческом обличье, что начинаешь его бояться.

Я всегда пристально вглядывался в этого призрака, в этого колосса, что, пошатываясь, поднимался во мне, чтобы тут же снова опуститься из страха перед людьми. Мне ни разу не удалось точно, в срок, подготовиться к чемпионату мира. Каждый раз кто-то вклинивался в подготовку, вклинивались двое, а именно первый и второй. Поэтому я сам прежде времени положил этому конец, так и не став взрослым. Я, сын. Теперь они там, дома, каждый день думают обо мне. Почему музыкант играет на своем инструменте, хотя он мог бы этого не делать? Так и я каждый раз играл на своем теле. И вконец израсходовал себя, когда однажды открыл наконец упаковку. Я сам, по собственной глупости, растратил себя. Превратился в мешок с мусором. В пустое место. Хотя внешне казался крепким. Я так и остался ребенком, которому слишком рано улыбнулась удача. С глазами, просительно устремленными на репортера, который должен был написать обо мне что-то хорошее. А теперь меня никто не видит здесь, под землей. Я был благодарен и добр, да, это я могу о себе сказать. Жаль, что я умер, не правда ли? Я был спокойным деревом, которому не хватило совсем немножко, чтобы стать дубом, но в моей кроне все же было несколько весьма острых шипов. Правда, кололи они только меня самого. Как усики овса. Потрогали бы вы меня тогда: твердая, как бетон, телесная масса! А теперь, в гробу, меня едят другие. Однажды мне посчастливилось во плоти, нет, благодаря своей плоти, появиться даже на первой полосе газет. Для меня это значило больше, чем если бы я получил золотую медаль чемпиона мира. Такое вполне могло бы быть. Но теперь прочь от меня! Уходите! Мой портрет имел большую притягательную силу? Так сопротивляйтесь ей! В этой стране свято место, что не заполняет собой спортсмен, не бывает пусто. Такая она жадная, эта страна! Сперва они выставляют спортсмена на балконе и орут как бешеные, а потом забывают о нем. Поэтому многие пытаются уехать из Австрии, чтобы в ней оставалось больше пустых мест. Но при этом остаются там, где были, эти спортсмены, не знаю, они почему-то не могут оторваться от этой страны. Они остаются, чтобы терпеливо пялиться на свои собственные изображения, которые давно уже принадлежат фирмам-спонсорам. Почему на снимках всегда другие, а не ты сам? Нам, которым нет числа, хочется взлететь на крыльях, но приходится уступать место другим.