Я спросила, можно ли мне к нему. Она разрешила подойти к кровати, на которой он лежал. Он почувствовал мое приближение и открыл глаза. Лицо ничего не выражало.

Я спросила, как он себя чувствует. Он ответил, что лучше. Я спросила, надо ли предупредить родителей, он чуть приподнялся и сказал: не стоит, мать будет беспокоиться из-за пустяков, дневные занятия почти закончились, он пропустил музыку, но это был последний урок на сегодня. Долежит до перемены, пойдет домой и отдохнет.

Я осталась сидеть возле него в тишине. Он не залез под одеяло, а лег поверх, словно не хотел ничего запачкать или смять. Футболка чуть задралась, я увидела полоску кожи возле талии — кожа была белой, детской, мальчишеской, душераздирающе нежной, такой тонкой, что казалась прозрачной. И тут я заметила на нем эти жуткие треники Барби, заляпанные кровью.

— Это что, твои брюки?

— Нет, это из спортзала, я свои забыл.

Сразу перед этим мне удалось поймать его взгляд, но он тут же отвел глаза. Завернул одеяло и прикрыл ноги.

— Это мадам Вертело сказала тебе надеть треники?

Он замялся, потом кивнул.

— И бегать на глазах у всех?

Он не ответил.

— Одному?

Лицо исказилось немой болью, и он закрыл глаза. Я сказала медсестре спасибо и вышла из кабинета. Перемена закончилась, пора было проводить последний урок. Третий С наверняка уже несколько минут ждет меня в классе.

Но я не раздумывая направилась в спортзал, где еще должна была находиться Элиана Вертело.

Ее ученики небольшими группами стояли около спортивных снарядов. Сама она была возле асимметричных брусьев и объясняла задание, показывая руками, как должны двигаться ноги, — я подумала, что издали это выглядит довольно комичным.

Я быстрым шагом пересекла зал. Едва подойдя к ней, я стала орать просто как фурия, слова очередями так и летели изо рта. Мне не было дела до ее перепуганного лица и дрожащих губ, не было дела до детей, быстро скучившихся вокруг нас, теперь ничто не могло меня остановить (и в последовавшие часы ничто из того, что я сказала, не вспоминалось, в памяти возникал только звук моей яростной тирады. Но со вчерашнего дня слова и образы всплывают, и с ними — стыд). Похоже, я выложила все полностью, ничего не упустив, все известные мне ругательства. А я, вообще-то, на словарный запас не жалуюсь. Под конец Элиана Вертело влепила мне пощечину. Тут я расслышала: «Ой, сейчас подерутся!» — и увидела учеников, страстно ждущих небывалого зрелища, которое мы им вот-вот предоставим. Ажиотаж нарастал, некоторые уже рванули в раздевалку за мобильниками.

Внезапно реальность вновь вступила в свои права. Все случившееся не приснилось мне и не померещилось: я только что сорвала урок Элианы Вертело и обругала ее при детях последними словами.

СЕСИЛЬ

Несколько недель назад я зашла в кабинет Уильяма. Не за чем-то конкретно. Каждое утро, когда все уходят, я обследую квартиру. Подбираю вещи, раскладываю по местам, поливаю цветы, проверяю, всели в порядке, все ли как положено. Я думаю, так поступают все неработающие женщины — ежедневно проходят свой маршрут, это способ очертить свою территорию, почувствовать, где проходит граница между миром внутренним, домашним, и внешним. И в то утро я, как обычно, совершала свой обход.

Я никогда не задерживаюсь надолго в кабинете Уильяма из-за застарелого запаха табака. Обычно я только раздвигаю там шторы и открываю окно, а потом в конце дня захожу снова и все закрываю. Уильям проводит у себя в кабинете большую часть вечера, и до этого дня я думала, что он читает прессу или что-то делает по работе.