Проходя мимо изваяния Ксафена, она осмелилась протянуть руку и прикоснуться к его нагруднику, неосознанно копируя постоянный жест Аргела Тала. Тот рассказывал ей, как погиб Ксафен. Даже показывал оружие, ставшее причиной этого, и признался, как именно ему удалось взломать генетическое кодирование, чтобы активировать похищенные реликвии.

Кровь. Не всегда ли все сводилось к крови?

Она краешком глаза заметила собственную статую, и у нее по коже поползли мурашки. Даже без подробностей самого присутствия этого предмета хватило, чтобы на языке появился привкус желчи.

Собравшись с силами, она подошла к монументу. У пьедестала стоял облаченный в рясу слуга, занятый тремя курильницами возле босых ног каменной женщины. Зал Памяти часто был заполнен рабочими и слугами, которые ухаживали за памятниками, если не было иного приказа от высокопоставленного Несущего Слово.

Увидеть собственное каменное воплощение оказалось гораздо хуже, чем она думала. Ей не хотелось смотреть, не говоря уж о том, чтобы прикасаться. Скульптор, бесспорно, обладал мастерством, но в этом-то и заключалась проблема. Было слишком реально.

Это была не стилизованная статуя, воздвигнутая во славу ее деяний, а могильный знак, памятник ее смерти. И она была слепа — глаза каменной девушки закрывала резная повязка. От этого становилось вдвойне неуютно, хотя она не была уверена в причине. Она пробыла слепой большую часть жизни, и на протяжении месяца после перерождения — которое Кирена нерешительно называла «пробуждением» — много часов провела в уединении своих покоев, приглушив освещение, закрыв глаза и слушая корабль вокруг себя. Это казалось более естественным, чем зрелище миллиона предметов, среди которых она жила, но никогда раньше не видела.

Неожиданно для себя, она коснулась вытянутых рук изваяния, пальцы к пальцам. Камень идеально повторял плоть. Какое-то мгновение она не могла сказать точно, кто настоящий: перерожденная девушка, или же статуя покойницы. Возможно, и та, и другая. Или же никто.

— Чрезвычайно похоже, — произнес слуга в рясе. Она уставилась на источник неожиданного голоса — Аргел Тал рассказывал, что рабы мавзолея дают обет молчания под страхом смерти. Лицо человека скрывал капюшон, но она разглядела в тени краешек улыбки. — Впрочем, уверен, что ты не скучаешь по провязке.

У нее похолодела кровь. Он говорил не на готике или колхидском. Это был утурланский, диалект города-государства Монархия, в котором она родилась на далеком Хуре.

— Покажись.

Он повиновался. Не слишком красив и не слишком молод. Казалось, он на середине третьего десятка, близко к среднему возрасту. Как и все, кто проводит жизнь на борту боевых кораблей, он выглядел так, словно эти десятилетия нелегко ему дались.

А еще, без тени сомнения, он был не тем, за кого себя выдавал. Его глаза сияли жизнью и были полны веселой лжи.

— Не надо, — предостерег он. — Не зови стражу. Я видел, что ты собираешься это сделать, — добавил он через мгновение.

Она собиралась обернуться в поисках других рабов неподалеку, но не была настолько пуглива, чтобы звать Вакра Джал только из-за лживого плута, решившего испытать судьбу. Кроме того, под ниспадающим облачением к ее бедру был пристегнут ритуальный нож кваттари.

— Как ты можешь говорить на языке мертвого города? — спросила она, сложив руки под грудью и обняв себя, словно от холода. Услышать это наречие, увидеть статую… все это было настолько невероятно, что вызывало тревогу.

— Я говорю на всех языках, с которыми соприкасаюсь разумом, — он встретился с ней взглядом с выражением искренности, но без угрозы. — Прости мне эти слова, но во плоти от тебя просто дух захватывает.