«Да, для унижения будут новые поводы, — раздался тихий шепот в уголке сознания Маати. — Даже не надейся, что справишься с будущим, если пережил прошлое. Все так думают, и все ошибаются».

Слуга встал перед инкрустированной ильмом и дубом дверью, которая вела, как помнил Маати, в комнату для встреч. Посыльный дважды царапнул по двери, объявляя об их приходе, потом открыл ее и жестом пригласил Маати внутрь. Маати глубоко вдохнул, как перед прыжком с утеса на мелководье, и вошел.

Дай-кво сидел за столом. Полысел он уже тогда, когда Маати впервые его увидел — двадцать три года назад. В то время дая-кво звали Тахи-кво, и он был всего лишь более строгим из двух учителей, которые просеивали знатных отпрысков в поисках будущих поэтов. С тех пор его брови совсем побелели, морщины вокруг рта стали резче, но черные глаза остались такими же ясными.

В комнате оказалось еще двое незнакомцев. Один, худощавый, сидел за столом напротив дая-кво. Его одежды были темно-синими с золотом; затянутые в хвост волосы не скрывали седых висков, бородку словно припорошил снег. Второй, погрузнее — мышцы, заплывшие жиром, решил Маати, — поставил стоптанный сапог на широкий подоконник и смотрел на сад. Этот мужчина был в одеждах песочного цвета. Когда открылась дверь, он повернулся к Маати, и тот увидел, что его чисто выбритый подбородок слегка обрюзг. В обоих лицах Маати заметил что-то знакомое.

Поэт принял старую позу, первую, какой его научили в школе.

— Быть с вами рядом — великая честь, высочайший дай-кво!

Дай-кво крякнул и указал на него незнакомцам.

— Это он.

Мужчины ощупывали его взглядом, как купцы — борова. Маати представил себе, что они видят: тридцать зим с небольшим, залысины, животик. Неженка в одеждах поэта, безвестный изгой… Он почувствовал, что краснеет, стиснул зубы и принял позу приветствия, стараясь не выказать ни гнева, ни стыда.

— Думаю, мы не встречались, но если я неправ, простите, не припоминаю.

— Мы не встречались, — ответил грузный.

— Мозгляк какой-то. — Худощавый подчеркнуто повернулся к даю-кво. Грузный нахмурился и бегло изобразил извинение. Соломинка утопающему, но Маати был благодарен и за пустую вежливость.

— Присаживайся, Маати-тя! — Дай-кво указал на стул. — Нам нужно кое-что обсудить. Скажи, что ты слышал о событиях в зимних городах?

Маати присел. Дай-кво наполнил его пиалу.

— Я знаю только то, что говорят в чайных и у печей. В Сетани бунтуют стеклодувы: хай Сетани поднял налоги на вывоз кухтылей. Правда, никто не воспринимает их всерьез. В Амнат-Тане будет летняя ярмарка. Ходят слухи, что они хотят переманить купцов из Ялакета. А хай Мати…

Маати замолчал: теперь он понял, почему эти люди покачались ему знакомыми! Дай-кво двинул красивую керамическую пиалу по гладкой столешнице. Маати рассеянно изобразил благодарность, но пиалу не взял.

— Хай Мати умирает, — сказал дай-кво. — Гниет заживо. Увы, плохой конец. Недавно убили его старшего сына. Отравили. Что говорят в чайных и у печей на этот счет?

— Что убийца нарушил обычай, — ответил Маати. — Уже тринадцать зим, с Удуна, ни один хайемец не опускался до яда. Но оставшиеся братья не признали вину, так что… Боги! Вы…

— Видите? — Дай-кво усмехнулся худощавому. — На вид не очень, но горшок на плечах варит. Да, Маати-тя. Человек, который залез с сапогами на мое окно, — Данат Мати. А это его старший брат, Кайин. Они не ополчились друг против друга, а прибыли ко мне, чтобы посоветоваться.