Дважды скрипнула дверь. Ота будто не заметил.

— Опять хандришь, Итани! — Киян назвала его ложным именем, которое он сам себе выбрал. Другого она не знала. Голос женщины был тихим, но звучным и красивым, как у певицы.

Ота повернулся на бок. Киян — как обычно, в строгой рабочей одежде — присела у решетки очага. Ота залюбовался гладкой смуглой кожей, выбившейся на свободу прядью, узким лицом… Когда она усмехалась краем рта, то напоминала ему лисичку.

Киян подбросила в огонь полено.

— Я уж думала, ты заснул.

Он вздохнул и изобразил одной рукой жест раскаяния.

— Не извиняйся. Мне здесь не хуже, чем в чайной, но Старый Мани хотел тебя о чем-то расспросить. Или упоить тебя, чтобы ты с ним орал неприличные песенки. Он по тебе скучал, между прочим.

— Тяжко быть любимчиком Старого Мани.

— Не смейся! Большинство и этим не может похвастаться. Смотри, станешь старым брюзгой похуже него, и кто тебе нальет вина за бесплатно?

— Извини, я не хотел ерничать. Просто…

Он вздохнул. Киян закрыла окно и зажгла ночную свечу.

— Просто у тебя хандра. А еще ты лежишь голый на холоде, потому что сделал что-то гадкое и решил за это себя наказать.

— А-а, — протянул Ота, — понятно!

— Да, — сказала она, развязывая пояс. — Вот именно. Итани, от меня ничего не утаишь. Лучше выкладывай все начистоту.

Ота задумался. «Я не тот, кем назвался. Итани Нойгу — имя, которое я выбрал в детстве. Мой отец при смерти, а братья, которых я едва помню, скоро перебьют друг друга. Вот мне и грустно». Интересно, что бы сказала Киян. Она гордится тем, что его понимает. Думает, что разбирается в людях, знает, что у них в голове. Только как-то не верится, что она обо всем догадалась.

Киян сняла все с себя, легла рядом и накрыла их обоих теплыми одеялами.

— Ты нашел в Чабури-Тане другую? — спросила она полушутя-полусерьезно. — Твое сердце или другую часть тела похитила юная танцовщица, и ты не знаешь, как со мной проститься?

— Я ведь посыльный. У меня женщина в каждом городе. Сама знаешь.

— Врешь. У других — возможно. Но не у тебя.

— Да ну?

— Ага. Я полгода пыталась привлечь твое внимание. Перепробовала все, разве только нагишом перед тобой не бегала. Ты не так долго бываешь в других городах, чтобы другая тебя добилась… Эй, не тронь одеяло! Тебе, может, и хочется мерзнуть, а мне нет.

— Наверное, я просто старею.

— В твои-то тридцать три зимы? Что ж, когда тебе надоест шляться по свету, я с удовольствием возьму тебя на работу. Лишняя пара рук не помешает. Будешь выводить на двор пьяниц и вышибать деньги из жадных гостей.

— Ты мало платишь, — возразил Ота, — Старый Мани говорил.

— Могу накинуть за то, что ты греешь мне постель.

— Может, сначала предложишь доплату Старому Мани? Он здесь подольше меня.

Киян больно шлепнула его по груди, свернулась калачиком и прижалась теснее. Он невольно потянулся к ней всем телом, ее тепло манило его, как знакомый запах. Она провела пальцами по татуировке у него на груди — от времени краска побледнела, некогда четкие линии размылись.

— Если серьезно, — устало проговорила Киян, — я взяла бы тебя, если б ты хотел остаться. Ты мог бы жить здесь, со мной. Помогать мне.

Он погладил ее по волосам, перебирая кончиками пальцев прядь за прядью. В черном было много седины, отчего Киян казалась старше своих лет.