Я промолчал, потому что уже сообразил: этому обладателю степеней и званий, о которых я даже не слышал, только дай повод выступить с высокоученой проповедью.

— Вечность и бесконечность — сугубо фальшивые категории, ох-хо-хо, — сокрушенно вздохнув, продолжал он. — И данные понятия пришли к нам из математики, науки, если можно так выразиться, синтетической и потому имеющей мало общего с реальностью. Для математика очень легко написать значок бесконечности, но уже, к примеру, физику такое понятие абсолютно ни к чему. Физик знает, что всему, абсолютно всему в этом мире можно дать количественную оценку. Другими словами, все поддается подсчетам, даже число элементарных частиц во всей Вселенной. Но каким бы большим это число ни вышло, по сравнению с бесконечностью им можно просто пренебречь. Или, другими словами, при необходимости списать на статистическую погрешность. Поэтому вы прежде всего должны понять, что бесконечность — это просто слово. Причем слово, не имеющее практического определения, так как все в этом мире имеет свой предел, и любой процесс когда-нибудь заканчивается. Исходя из вышесказанного! — повысил тон профессор, назидательно подняв при этом указательный палец вверх. — Ваш вопрос необходимо перефразировать, а именно: какой смысл от жизни гораздо более долгой, чем у большинства других живых существ? И тогда ответ получается сам собой: если будет смысл — живи, так сказать, сколько хочешь, главное, чтобы самому не надоело. Поэтому не в вечной жизни как таковой нужно искать смысл, а, наоборот, обретя смысл существования, получить все остальное.

Продолжать выслушивать эти, несомненно блистательные, выкладки и съеживаться в темное пятнышко, исчезающе малое в сиянии интеллекта профессора, дальше было ни к чему. Я уже принял решение, что буду делать. Поэтому, пока блестящий док философствовал, я не спеша собрал во рту накопившуюся липкую слюну и метко выплюнул ее, попав точнехонько в объектив фиксирующего наш разговор лабораторного «видеодиктофона». Такими штуковинами пользуются научники для ведения протоколов экспериментов, и профессор неосторожно установил ее совсем неподалеку от меня.

— Что вы делаете?! — вскрикнул профессор и, выхватив из кармана своего халата белоснежный носовой платочек, принялся вытирать мой плевок, даже не подозревая, что полностью перекрыл обзор невидимым для меня наблюдателям, которые наверняка подключились к его фиксирующей системе.

Ученый оставил меня совершенно без присмотра, так как повернулся ко мне спиной, а этого ему делать не стоило.

Отточенным, натренированным движением я вывернул суставы больших пальцев рук внутрь ладони и аккуратно освободил кисти. Затем, со щелчками вправив суставы обратно, дотянулся до какой-то металлической посудины, стоящей на передвижном столике возле моего длинного стола, схватил ее и что было сил швырнул тяжелую железяку светилу науки прямо в аккуратно стриженный затылок.

Профессор рухнул как подкошенный, да еще и свой «видифон» при этом своротил. Мне явно везло. Быстро освободив ноги, я кинулся к бесчувственному доктору. Дверь должна иметь контроль доступа по отпечатку пальца. Для этого мои пальчики явно не годились, а вот пальцы профессора — совсем другое дело, они, думаю, подойдут в самый раз. Только бы у этой двери не было определителя по сетчатке глаза. Не очень-то я люблю человека лапать за лицо…

Протащив обездвиженного доктора по полу, я приложил большой палец его правой ладони к панели идентификации, и дверной механизм сработал. В голове успела промелькнуть удовлетворенная мысль, что мне продолжает фартить… Но за открывшимся проемом поджидал армейский в штурмовой экипировке, и на меня он смотрел прямо сквозь прицел своего многофункционального «вестройта». Автомат коротко и сухо пролаял, и очередь отбросила мое туловище назад.