— Да зачем ты обращаешься со своими чувствами к хозяйке? Сколько вокруг девушек, которые рады будут иметь такого кавалера!

— Так я же не по своей воле полюбил ее!

— Заведи другую подругу, а об этой женщине не думай.

— Я не смогу.

— Но хотя бы попробуй. К тому же, если мельничиха увидит, что твое сердце принадлежит другой, может случиться, что она станет ревновать и бегать за тобой, как ты сейчас бегаешь за ней. Женщины такие странные!

— О, если бы я был в этом уверен, я немедленно попытался бы… Хотя теперь…

И Ландри покачал головой.

— Так что же… теперь?

— …хотя теперь, после того, что произошло, все бесполезно.

— Что же все-таки произошло? — спросил Тибо, которому хотелось узнать все до конца.

— Да так, ничего, — ответил Ландри. — Боюсь говорить об этом.

— Почему?

— Потому что у нас говорят: не буди несчастья, пока оно спит.

Тибо настоял бы на своем, чтобы узнать, о каком несчастье идет речь, но они уже подошли к мельнице, и Ландри, даже если бы начал рассказ, не успел бы его закончить.

Впрочем, Тибо знал уже достаточно: Ландри влюблен в прекрасную мельничиху, но она равнодушна к нему.

Такой соперник не казался ему опасным.

Тибо с гордостью и тайным самодовольством сравнивал тщедушную мальчишескую внешность своего кузена, восемнадцатилетнего парня, со своей наружностью крепкого мужчины пяти футов шести дюймов роста; это вполне естественно навело его на мысль о том, что если у г-жи Поле хороший вкус, то неудача Ландри служит залогом его собственного непременного успеха.

Койольская мельница была расположена в очаровательном месте — в глубине прохладной долины; вода, которая вертит ее колесо, образует затененный ивами пруд; среди ив растут стройные тополя; высокие и карликовые деревья переплетаются между собой, с великолепным ольшаником и огромным орешником с благоухающей листвой. Поворачивая мельничное колесо, вода, пенясь, стекает в маленький ручеек, который, подпрыгивая на камнях, поет свою вечную песню и осыпает алмазными брызгами цветы, кокетливо склоняющиеся над водой, чтобы увидеть свое отражение.

Сама мельница так хорошо укрыта рощей кленов и плакучими ивами, что в сотне шагов от нее можно увидеть только трубу, из которой, подобно колонне из голубого алебастра, поднимается дым.

Пейзаж, хорошо знакомый Тибо, на этот раз привел его в совершенно неописуемый восторг, какого он раньше никогда не испытывал.

До сих пор он смотрел на него другими глазами; теперь же у него появилось эгоистичное чувство собственника, самодовольно оглядывающего приобретенные владения.

Но еще большая радость охватила его, когда он вошел во двор и увидел живую картину.

Голуби с лазурными и пурпурными шейками ворковали на крышах; утки с криком плескались в ручье; куры кудахтали на навозной куче; индюки, надувшись, ходили вокруг индюшек; ухоженные белые и коричневые коровы возвращались с пастбищ с полным выменем молока; здесь разгружали повозку, там распрягали двух прекрасных першеронов, которые с ржанием тянули к кормушкам свои большие головы, освобожденные от сбруи; парень поднимал мешок на чердак; девушка несла хлебные корки и помои огромной свинье, гревшейся на солнце как бы в ожидании, когда ее превратят в солонину, сосиски и кровяную колбасу; все твари ковчега, от ревущего осла до поющего петуха, нестройно смешивали голоса в этом сельском концерте, которым, казалось отбивая такт, управляла мельница.

Тибо был ослеплен красочным зрелищем.

Он уже видел себя хозяином этого богатства и так весело потирал руки, что Ландри, если бы не был так поглощен своей болью, возраставшей по мере приближения к дому, конечно, обратил бы внимание на его необъяснимую радость.