Бедный дикарь никогда и во сне не видел ничего подобного.

Нельзя мечтать о вещах, о которых не имеешь никакого понятия.

Окна этой спальни были занавешены двойными шторами.

Первые — из белой тафты, отделанной кружевами.

Вторые — из голубого китайского атласа, расшитого серебряными цветами.

Постель и туалетный столик, задрапированные той же тканью, тонули в волнах валансьенских кружев.

Стены были затянуты бледно-розовой тафтой, поверх которой дрожал и словно таял от малейшего сквозняка тончайший, будто сотканный из воздуха индийский муслин.

На потолке — медальоны работы Буше, изображавшие туалет Венеры.

Амуры брали из рук своей матери различные предметы, составляющие доспехи женщин; но, поскольку все части этих доспехов были в руках амуров, Венера осталась совершенно безоружной: на ней был только пояс.

Медальон был окружен вымышленными пейзажами Книда, Пафоса и Амата.

Все сиденья: стулья, кресла, диванчики, козетки — были покрыты тем же китайским атласом, из которого сделаны шторы.

По бледно-зеленому фону ковра были рассеяны на большом расстоянии один от другого букеты васильков, розовых маков и белых маргариток.

Столы были из розового дерева, а угловые шкафчики покрыты коромандельским лаком.

Все это освещалось мягким светом шести свечей розового воска, стоявших в двух канделябрах.

В воздухе витал нежный, тонкий, неуловимый аромат; невозможно было определить, из чего он составлялся.

Это был не запах, это было веяние.

По такому благоуханию герой «Энеиды» догадывался о присутствии матери.

Тибо, которого служанка втолкнула в комнату, сделал шаг вперед и остановился.

Он все охватил одним взглядом, вдохнул одним глотком.

Подобно видению, пронеслись перед ним хижина Аньелетты, гостиная мельничихи, спальня г-жи Маглуар.

Затем все это исчезло, уступив место изысканному гнездышку любви, куда он перенесся словно по волшебству.

Он сомневался в реальности того, что видел перед собой.

Тибо спрашивал себя, неужели действительно существуют баловни судьбы, обитающие в подобных жилищах?

Не оказался ли он во дворце какого-нибудь чародея, в замке некоей феи?

За какие же заслуги получили эти дары те, кто ими владеет?

В чем провинились те, кто этого лишен?

Почему он не пожелал, вместо того чтобы превратиться на двадцать четыре часа в Рауля де Вопарфона, сделаться на всю жизнь маленькой собачкой графини?

Как можно снова стать Тибо после того, что он увидел здесь?

Тибо дошел в своих размышлениях до этого вопроса, когда дверь туалетной комнаты отворилась и вошла графиня.

Она поистине была птичкой в этом прелестном гнездышке, цветком этой благоуханной земли.

Ее распущенные волосы удерживались лишь тремя или четырьмя бриллиантовыми шпильками и свободно падали на спину с одной стороны; с другой же, свитые в один большой локон, они спадали на грудь.

Гибкое и податливое тело, освобожденное от фижм, гармонично обрисовывалось под домашним платьем из розовой тафты с волнами гипюра.

Шелковые чулки были до того тонкими и прозрачными, что казались белой, отливающей перламутром плотью.

Наконец, детские ножки графини были заключены в туфельки из серебряной парчи и с красными каблучками.

Никаких украшений — ни браслетов на запястьях, ни колец на пальцах; только одна нитка жемчуга вокруг шеи, но этот жемчуг достоин был королевы.

Тибо упал на колени перед лучезарным видением.

Он был раздавлен, уничтожен этой роскошью, этой красотой, неотделимыми друг от друга.

— О да, на колени! Ниже, еще ниже… Целуйте мне ноги, целуйте ковер, целуйте землю, но и тогда я вас не прощу… Вы чудовище!

— В самом деле, сударыня, — в сравнении с вами я еще хуже чудовища.