В коридоре дежурили рослые молодые лакеи; было очень поздно, но герцог не смог удержаться от того, чтобы не сказать, когда они дошли до его спальни:

— Я вижу, вы не хотите рисковать.

Герцог де Шартре без труда уловил скрытый смысл и лишь рассмеялся.

— Вам следовало бы по достоинству оценить мою настойчивость, дорогой Мелинкорт.

— Уже оценил! Смею заверить вас, — ответил ему герцог Мелинкортский.

Они церемонно раскланялись, а после того, как герцог Мелинкортский прошел в гостиную, он услышал, как за ним закрылась дверь, а затем раздался звук, который нельзя было спутать ни с каким другим, — поворот ключа в замке.

— Спокойной ночи, дорогой, — донесся из-за двери насмешливый голос Филиппа.

Потом послышался замирающий звук шагов, но, как понял герцог, уходил только Филипп де Шартре. Герцог Мелинкортский был уверен в том, что лакеи останутся у дверей его апартаментов на всю ночь. Выждав немного, его светлость направился в спальню, которую занимала девушка. Он отослал Аме спать три часа назад, отдав довольно резким тоном соответствующее распоряжение и щелкнув пальцами.

— Как вы заботитесь о своем паже, — тихо заметила ему мадемуазель Лаваль.

— Те, кто работают на меня, никогда бы этого не сказали, — ответил ей герцог, — но этот мальчик доводится мне двоюродным братом, и я обещал его матери, что буду относиться к нему мягче, чем к остальным. Хотя, на мой взгляд, это ошибка: с мальчиками необходимо обращаться как можно строже, для того чтобы воспитать в них твердость.

— Но к девочкам это, разумеется, не относится? — спросила мадемуазель Лаваль. — И к женщинам, наверное, тоже?

— Ну конечно, нет, — согласился с ней герцог Мелинкортский, подыгрывая шутке, уверенный в том, что от него ждут именно такого ответа, — с девочками и женщинами следует обращаться ласково, их нужно защищать.

Какими же мы были бы мужчинами без их ласкового к нам отношения, без их мягкости и, разумеется, без их… благородства?

В этих словах таился скрытый смысл, который мадемуазель Лаваль сразу сумела разгадать; а затем, как и предполагал герцог Мелинкортский, эта дама бросила быстрый взгляд в сторону хозяина дома, после чего томно потупила взор и притворно надула губки.

— Это не всегда возможно, — прошептала она.

Герцогу едва удалось расслышать эти слова, и поэтому он был твердо уверен в том, что больше никто за столом уловить их не мог.

— Для того, кто имеет смелость замахнуться на невозможное, все в конце концов оказывается возможным, — сказал герцог и увидел, как заблестели глаза женщины, и в который раз она прижалась плечом к его руке.

Аме давно ушла спать, но герцог Мелинкортский понимал, что ему придется разбудить девушку и выслушать все то, о чем она не успела рассказать ему на лестнице.

Он потихоньку постучал в дверь ее спальни, но ему никто не ответил. Тогда герцог открыл дверь и, подойдя к кровати, увидел, что она пуста, в нее даже не ложились. Охваченный внезапной тревогой, герцог быстро обвел комнату взглядом. Что могло с ней случиться, где она сейчас?

Но затем в дальнем конце гостиной он заметил то, что ускользнуло от его взгляда, когда он вошел в комнату.

Пламя в камине едва-едва теплилось — от тех поленьев, которые весело потрескивали и пылали ярким огнем, теперь остались лишь тлеющие угольки. На пол, перед камином, была брошена тяжелая медвежья шкура, и на ней в своем бархатном камзоле, повернув лицо к огню и подложив под голову руки вместо подушки, лежала Аме.

Девушка свернулась калачиком, как ребенок, и личико ее казалось совсем юным. Длинные и темные ресницы покоились на щеках. Герцог опустился на колено и, когда приблизился, чтобы тронуть девушку за плечо, заметил, что она, должно быть, плакала перед тем, как заснуть, у его светлости не было в этом ни малейших сомнений — на щеках остались следы слез, дыхание было прерывистым и даже во сне она иногда всхлипывала, возле нее лежал скомканный и мокрый носовой платок.