«Ты не можешь, но у тебя нет выбора, потому что Эмма кладет руку тебе на плечо и ведет тебя сначала в машину, потом на церковную скамью, а потом — ко всему этому сборищу сочувствующих и приносящих соболезнования. Твой взгляд останавливается на лицах людей, которые что-то бормочут, глядя тебе в глаза, но ты не слышишь ни слова, потому что внутри тебя все разрывается от крика, который заглушает все остальные звуки. Они похлопывают тебя по плечу, ты садишься в машину, и тогда оно наконец случается — потому что, если кто-то говорит, что ты справишься, значит, ты действительно справишься».

Я закрываю лицо руками.

«Итан…»

«Говорю тебе, ты справишься, Эль».

Я тру кулаками глаза и с удивлением обнаруживаю, что плачу. Включаю свет и долго смотрю на лампочку, стараясь не моргать, пока обжигающий электрический свет не высушит мои слезы.

«Итан, мне страшно».

«Я с тобой. Я тебя не оставлю».

Говорить больше не хотелось, и я продолжил борьбу с галстуком, но присутствие Лены ощущалось так же явно, как если бы она сидела здесь, в уголке комнаты. Без отца дом опустел. В холле послышались шаги Эммы, и мгновение спустя она безмолвно появилась в дверях, сжимая в руках выходную сумочку. Взгляд ее темных глаз встретился с моим, крохотная фигурка внезапно показалась мне высокой, хотя она едва доставала мне до плеча. Эмма заменила мне бабушку, которой у меня никогда не было, а теперь и маму.

Я посмотрел на стоящий рядом с окном пустой стул, куда она положила мой выходной костюм чуть менее года назад, а потом снова на висевшую над кроватью голую лампочку.

Она протянула руку, и я отдал ей галстук. Иногда мне казалось, что мысли может читать не только Лена.

Эмма взяла меня под руку, и мы пошли на вершину холма в «Сад вечного покоя». Небо так и не прояснилось; не успели мы подняться на холм, как пошел дождь. Эмма надела свое самое лучшее траурное платье, широкополая шляпа защищала лицо от дождя, но уголки белого кружевного воротничка стремительно намокали. Она приколола к нему свою любимую камею, которую надевала только по особым случаям. В прошлом году, в апреле, я уже видел ее в таком наряде, ее рука в нарядной перчатке уже поддерживала меня под локоть, помогая взойти на вершину холма. На этот раз сложно было сказать, кто кого поддерживает.

Я никак не мог понять, почему Мэкон завещал похоронить его на Гэтлинском кладбище, если учесть, как к нему относились местные. Но, по словам Лениной бабушки, он оставил четкие указания, где именно его следует похоронить. Мэкон приобрел участок много лет назад. Не сказать, чтобы семью Лены это порадовало, но с бабушкой спорить не стоило. Равенвуды должны проявить уважение к последней воле Мэкона, как любые добропорядочные южане.

«Лена? Я здесь».

«Я знаю».

Мой голос успокаивал ее, как будто я подошел к ней и нежно обнял. На вершине холма установили тент для проведения погребальной церемонии. Он выглядел точно так же, как на любых похоронах в Гэтлине. Учитывая, кем на самом деле был Мэкон, это, по меньшей мере, странно. Еще не рассвело, и я едва различал очертания предметов, казавшихся мне незнакомыми и искаженными. Древние неровные ряды крошечных надгробий у детских могил, заросшие травой семейные склепы, полуразрушенные белые обелиски, прославляющие подвиги павших в бою солдат Конфедерации, помеченные небольшими латунными крестами. Здесь был похоронен сам генерал Джубал А. Эрли: высеченный в камне генерал словно пристально следил за генералом Грином, памятник которому стоял в центре города. Мы миновали участок, где были захоронены менее известные представители рода Моултри — они жили в городе так давно, что магнолия, прижимавшаяся к ограде мягким стволом, почти вросла в камень, слившись с ним в единое целое.