Но, в рамках полётных вычислителей выходила конфетка: в прибор, размеров с дипломат, влезали вычислительные мощности десятка шарообразных ламповых вычислителей. Более того, доставленные мной в нашу лабораторию вычислители освободили сотрудников от тяжкой расчетной работы… и породили бурление.

 Субстанция, которую порождали пытливые мозги подчинённых, я определять не брался. Поскольку культурен и куртуазен.

 Как пример: припираюсь я на службу и отмечаю в подведомственной лаборатории прискорбное отсутствие персонала. Бардак и поругание, даже застроить некого и гнев начальственный обрушить!

— Это что, бунт на корабле? — вопросительно уставился я на Милу, недоумённо пожавшую плечами.

— А почему корабле, Ормоша? — полюбопытствовала моя овечка.

— А потому что найду, да и выкину за борт, — злопыхал я.

— Погоди, может эксперимент удачный… — начала было Мила.

— Какой, к лешему, эксперимент, ежели у нас вычисления и расчёты по графику?! — возмутился я.

 Сотрудники, в итоге, обнаружились. Причём с одной стороны, молодцы, поскольку освоили припёртое мной оборудование, ударными темпами завершили плановую работу. Тут реально молодцы, не поспоришь.

 А вот в остальном… обнаружил я весь персонал, пребывавший в совещательном зале лаборатории. И внимали, значится, сии бездельники, включая обоих академиков, одному лаборанту. Последний с завидной страстью, с бурной жестикуляцией, толкал в массы идеи о “бороздящих просторы калошах”.

 Зам мой тихонько поздоровкался, да и поставил меня в известность, что вот, посчитали всё, так что сейчас “меняются идеями”.

 Ну, подумал я, что так уж и быть, молодцы. И обмен идеями — дело благое, этакий просвещённый вариант мозгового штурма. Присел, да и принялся слушать оратора. И просто охерел… ну, ладно бы парень нёс агитку “за всё хорошее, против всякого неблагоприятствования”. Реально, что-нибудь насчёт “корыт, бороздящих”. Так нет, этот инвалид умственного труда выдавал плоды своей инвалидности как рабочую идею!

 Причём народ сидел и этому внимал. С, бес побери, “серьёзными-умными” физиономиями! И это — моя, сука, лаборатория, печально поник я. Впрочем, несколько оправился я, сам виноват — о базах орбитальных, о посещении иных планет вещал. А вот с гравитацией в Мире Полисов не то, чтобы беда. Но реально, в общественном сознании это более “приливная сила”, чем что-то иное. И мои сотрудники, пусть и учёные, но просто не вышли за рамки “общественного шаблона”. Будем выводить, решил я, топая к кафедре.

 Народ факт моего явления отметил гулом, типа: “Здрасьте, Ормонд Володимирович”, ну а я дотопал до кафедры, да и раззявил пасть:

— Довольно любопытный доклад и забавные схемы, Велиполк Житомирыч, — кивнул я экспрессивному. — Присядьте, а пока разберём ваши расчёты и теорию.

 Вьюнош (тридцати годов, ехидно осмыслил я) с видом гордым присел, а я, прокашлявшись, начал вещать:

— Итак, коллеги, все вы знаете про то, что любое материальное тело обладает массой, — начал я.

— Не любое! — послышался выкрик.

— Любое, — веско уронил. — Ежели тело проявлено в материи, то масса у него есть. Остальное — вопрос вида пороявленности.

— Прошу прощения. А не могли бы вы привести пример, Ормонд Володимирович? — задал вопрос мой зам.

— Извольте, Клавдий Васильевич, — кивнул я. — Возьмём свет, коий многие бездумно почитают массы лишённым, — выдал я, вызвав непонимающий гул.