— А у тебя что-то ухудшились по сравнению с началом месяца, ты плохо себя чувствуешь?

— Нет.

Я не настаивала.

— Она старше тебя, поэтому ей позволяют читать газеты. Но ты не забыла, о чем мы с тобой говорили? Ты еще мала.

— Я помню.

— Ты не нарушала обещания?

— Нет.

Казалось, Катрин чего-то недоговаривала.

— Что-то у тебя голос неуверенный.

— Нет, правда. Только знаешь, то, что мне пересказывает Брижитт, понять совсем нетрудно.

Я смутилась. Брижитт мне нравится. Но хорошо ли она влияет на Катрин?

— Быть агрономом. Странное желание. Тебе оно понятно?

— Я предпочитаю стать врачом. Я буду лечить больных, а она растить хлеб и помидоры в пустыне, и у всех будет еда.

— Ты показала ей плакат с голодным мальчиком?

— Это она мне его показала.

Разумеется. Я послала Катрин мыть руки и причесываться, а сама пошла в комнату Луизы. Она рисовала, сидя за партой. Я вспомнила: темная комната, зажжена только маленькая лампа, цветные карандаши, позади долгий день, поблескивающий мелькнувшими радостями, а за окном — огромный таинственный мир. Драгоценные мгновения, утраченные навсегда. Как жаль! Помешать им взрослеть или… Или что?

— Как ты красиво нарисовала, доченька.

— Это подарок тебе.

— Спасибо. Я положу его на стол. Тебе было весело с Брижитт?

— Она учила меня разным танцам… — Голос Луизы погрустнел. — А потом они меня выставили за дверь.

— Им нужно было поговорить. А ты зато смогла помочь Гойе приготовить обед. Папа будет очень горд, когда узнает, что ты сама сделала суфле.

Она засмеялась, мы услышали звук ключа в замке, и она побежала встречать отца.

Это было вчера. Лоранс озабочена. Она видит перед собой улыбку Брижитт. «Вы очень любезны», — это ее трогает. Такая дружба может быть полезна Катрин: она в том возрасте, когда интересуются всем происходящим в мире; я недостаточно рассказываю ей, отца она побаивается; с другой стороны, нельзя ее травмировать. Дед и бабка Брижитт по материнской линии живут в Израиле, прошлый год она провела у них, поэтому она и отстала от своего класса. Были ли в семье погибшие? Неужели она рассказала Катрин обо всех этих ужасах, от которых я столько плакала? Я должна быть на страже, мне нужно быть в курсе всего происходящего и самой просвещать дочь. Лоранс пытается сосредоточиться на «Франс Суар». Еще одно чудовищное происшествие. Двенадцать лет. Повесился в тюрьме; попросил бананов, полотенце и повесился. «Накладные расходы». Жильбер объяснял, что в любом обществе существуют накладные расходы. Да, конечно. Тем не менее эта история потрясла бы Катрин.

Жильбер. Любовь. От слова «любовь». Каков мерзавец! «Мерзавец! Мерзавец!» — вопит Доминика в «зоне покоя». Сегодня утром по телефону она сказала мрачным голосом, что спала хорошо, и сразу повесила трубку. Чем я могу ей помочь? Ничем. Так редко можешь кому-нибудь помочь… Катрин — да. Значит, надо это сделать. Знать, как ответить на ее вопросы, даже опережать их. Раскрыть перед ней действительность, не испугав ее. Для этого я должна сначала сама быть информированной. Жан-Шарль упрекает меня в том, что современность меня не интересует; пусть даст мне список книг; заставить себя прочесть их. План не новый. Периодически Лоранс принимает решения, но — почему бы это? — подлинного желания их выполнить у нее нет. Теперь все иначе. Ведь это для Катрин. Она не простит себе, если Катрин не найдет в ней опоры.

— Ты здесь, как хорошо, — говорит Люсьен.

Лоранс сидит в кожаном кресле, на ней халат; Люсьен тоже в халате, у ее ног, глядит на нее снизу вверх.