|
Эллен, пойми, добавил он с торжественным выражением лица, произведшим впечатление на девушку, – я был преследуем, был гоним, мне грозила опасность, которую я не удостаиваю упоминания… Но что это?! Эллен вздрогнула, потому что собеседник говорил так убежденно, с такой простодушной откровенностью, что при всей игривости ума она невольно поверила его словам. Посмотрев, куда указывал доктор, она в самом деле увидела несущегося по прерии зверя, который быстро и неуклонно надвигался прямо на них. Еще не совсем рассвело, и нельзя было различить его статей, но то, что можно было разглядеть, позволяло вообразить в нем свирепого хищника. – Это он! Он! – закричал доктор, инстинктивно потянувшись опять за своими таблицами, между тем как его ноги выбивали дробь в отчаянном усилии устоять на месте. – Теперь, Эллен, раз уж судьба дает мне возможность исправить ошибки, сделанные при свете звезд… Смотри, пепельно свинцовый.., без ушей.., рога огромнейшие! Голос его осекся, руки опустились при раздавшемся реве или скорее рыке, достаточно грозном, чтобы устрашить и более храброго человека, чем наш натуралист Крики животного странными каденциями раскатились по прерии, и затем наступила глубокая, торжественная тишина, которую вдруг нарушил взрыв безудержного девичьего смеха – звук куда более мелодический. Между тем натуралист стоял как истукан и без ученых комментариев, безоговорочно и беспрепятственно позволял рослому ослу, от которого он уже не пытался оградиться своим хваленым фонарем, обнюхивать его особу. – Да это же ваш собственный осел! – воскликнула Эллен, как только смогла перевести дух и заговорить. – Ваш терпеливый труженик! Доктор пялил глаза на зверя и на насмешницу, на насмешницу и на зверя, совсем онемев от изумления. – Вы не узнаете животное, столько лет работавшее на вас? – со смехом продолжала девушка. – А ведь я тысячу раз слышала, как вы говорили, что оно верой и правдой несло свою службу и что вы его любите, как брата! – Asinus domesticus , – выговорил доктор, жадно, как после удушья, глотая воздух. – Род сомнению не подвергается; и я утверждаю и буду утверждать, что это животное не принадлежит к виду Equus . Да, Эллен, перед нами бесспорно мой Азинус; но это не веспертилио, открытый мною в прерии! Совсем другое животное, уверяю тебя, милая девушка, характеризуемое совершенно отличными признаками по всем важным частностям. Тот – плотоядный, – продолжал он, водя взглядом по раскрытой странице, – а этот травоядный. Там: повадка – свирепая, опасная; здесь: повадка – терпеливая, воздержанная. Там: уши – незаметные; здесь: уши – вытянутые; там: рога – расходящиеся и так далее, здесь: рога – отсутствуют. Он осекся, так как Эллен опять разразилась смехом, и это заставило его до некоторой степени опомниться. – Образ веспертилио запечатлелся на моей сетчатке, – заметил, как бы оправдываясь, незадачливый исследователь тайн природы, – и я, как это ни глупо, принял своего верного друга за то чудовище. Впрочем, я и сейчас в недоумении, каким образом Азинус оказался бегающим на воле! Эллен наконец смогла рассказать о набеге и его последствиях. С точностью очевидца, которая в менее простодушном слушателе могла бы вызвать основательные подозрения, девушка описала, как животные вырвались из лагеря и разбежались стремглав по равнине. Не позволяя себе высказать это напрямик, она все же дала понять натуралисту, что он скорее всего обознался и принял испуганный табун за диких зверей. Свой рассказ она закончила жалобой об утрате лошадей и вполне естественными сожалениями о том, в какое беспомощное положение эта утрата поставила семью. Натуралист слушал в немом изумлении, ни разу не перебив рассказчицу и ни единым возгласом не выдав своих чувств. Девушка, однако, приметила, что, пока она рассказывала, важнейшая страница была выдрана из записей судорожным жестом, показавшим, что их автор в то же мгновение расстался с обольстительной иллюзией. |
