|
После схватки, закончившейся поражением повстанцев, он отвёл остатки своего отряда в самое безопасное место, дал им необходимые указания и ушёл от товарищей ради их собственного спасения. Карательные отряды, прочёсывавшие предгорья, не пощадили бы никого из пойманных вместе с ним. Даже если его не узнают, сабельная рана на щеке, полученная в стычке с карабинерами, сразу изобличит его, и всех расстреляют на месте. Он ушёл один, пешком, надеясь добраться до Тосканы. Он кружил, заметая следы, лгал, разыграл целое представление и одурачил даже солдат, у которых было описание его наружности, а когда они уснули, ускакал на их лошади и почти добрался до границы. Но тут – о, он здесь ни при чём – всему виной рана на щеке. Он приоткрыл захлопнутую дверь и вызвал призрак прошлого. На миг он утратил рассудок, и раз его не смогли погубить враги, погубил себя сам.
Он повернул лошадь на восток и целый день ехал под хлеставшим дождём и пронизывающим ледяным ветром, мучимый голодом и палящей жаждой. В сумерках он добрался до какой-то бедной деревушки, и там в кабачке узнал, что с опоздал. – Бризигелла? Вам ещё далеко ехать. Да вы всё равно уже не застанете там епископа. Его карета проезжала здесь сегодня утром. Говорят, он отправился в Болонью к легату – просить пощады для мятежников. Каких мятежников? Да разве вы не слыхали о мятежах около Савиньо? Он стоял как оглушённый, глядя вокруг и ничего не понимая: мир вдруг стал совсем пустым. Трактирщик подошёл по ближе – надежда получить награду зажгла огонёк в его алчных глазах. – А вам, видно, кое-что известно о делах в Савиньо Кто ж это располосовал вам щеку? Но тут в нём снова проснулся инстинкт затравленно зверя. Он опять что-то придумал – и снова вывернулся, вырвался из сетей и скрылся среди мрачных скал, где свистел ветер. И там, скорчившись на камнях рядом со своей лошадью, умирая от голода, он провёл эту ночь, голодный смертельно усталый, не в силах двинуться дальше. А безжалостное небо без устали обрушивало на него потоки ледяного дождя. На рассвете он не смог взобраться в седло. Он привёл лошадь к ближайшей пастушьей хижине и у самого порога упал лицом в грязь. Он страшился вспоминать, что было потом. Иногда по ночам его мучил кошмар – он снова в цирке, среди метисов, а последние годы – всего лишь сон. Порой в бреду, среди нестерпимых мучений, перед ним, словно в насмешку, возникало лицо. Он отверг единственный шанс на спасение, чтобы увидеть это лицо, и не увидел. А потом, когда серый свет зари прокрадывался в грязную хижину и падал на угрюмые лица спящих горцев, видение исчезало, оставляя его один на один с кошмарами нового дня. Сколько же дней прошло с той схватки? Он потерял счёт времени, но пастухи говорят, что две недели. Теперь уже все его товарищи или схвачены, или в безопасности. Для них он больше ничего сделать не может. Остался только чудовищный кошмар ощущения, что он жив, – кошмар, который должен был бы давно оборваться, но по какой-то причине всё не кончался. Лошадь вздрогнула и, прижав уши, шарахнулась в сторону от кучи лохмотьев у подножья скалы. Феликс даже не повернул головы. Но тут комок лохмотьев ожил, с глухим криком бросился на тропинку и, всхлипывай, обнял шею лошади. – Овод!.. Овод! Святые угодники, я спасён… спасён! Феликс выпрямился и натянул поводья. Едва он услышал прозвище, которое ему дали товарищи, как отупевший мозг тут же пробудился к действию. Он опять был командиром, отвечающим за безопасность своих подчинённых. – Погоди-ка! – сказал он отрывисто. – Дай я взгляну на тебя. Это ты, Андреа! Где остальные? – Нас выследили карабинеры… Брата убили, когда мы бросились бежать… Томмазио убежал, но Карли схватили… Я видел… Звери! Бедняга Карли! Паренёк принялся горестно причитать, потом, всхлипывая, продолжал свой рассказ. |
