— В самом деле, нет. Я просто имею в виду, что хочу видеть слабого защищённым от сильного, а глупость — это форма слабости.

— Потенциально смертельная форма, — сказал он. — Нет ничто более слабого, чем труп убитого, а этот труп не носил воротничка, когда его убивали, но носил, когда тело нашли.

— Таким образом, она была убита раздетой?

— Похоже не то. А это предполагает преступление на сексуальной почве.

— Ты что, удивлён? С учётом того, какой она была и что мы знаем о ней, такая вероятность всегда существовала, разве нет?

— Похоже на преступление на почве страсти. Но если рассуждать логически, мужчина может воспылать гневом, ревностью и желанием так же легко при виде полностью одетой женщины, как и обнажённой в постели. Первое даже легче.

— Понимаю, что ты имеешь в виду, но сексуальное преступление предполагает участие незнакомца.

— Незнакомца, который не оставляет ни следов, ни отпечатков пальцев.

— Тогда мужа или любовника. И действие на том уровне, когда люди не контролируют себя. Когда достаточно трудно понять даже собственного партнёра, не говоря о чужом.

— Уровень, на котором человек не способен понять даже себя, — сказал он.

— Как тогда, когда мне потребовались годы, чтобы обнаружить, что мне нужен ты?

— Это была моя ошибка. Всё это павлинье распускание хвоста и манёвры. Я переусердствовал, пытался завоевать тебя, сломив твоё сопротивление. Каждая попытка, которую я предпринимал, затрудняла для тебя принятие меня, потому что принятие означало капитуляцию. Всё, что я могу сказать в собственную защиту, — это то, что, в конечном счёте, я понял, что не смогу завоевать твой свободный дух таким способом. И никогда за всю свою богатую жизнь не мог я играть в такие игры там, где был замешан секс. Там всё решали сердце и ум.

— Дорогой мой, — сказала она, протягивая руку, — давай не разделять вожделение плоти от сердца и ума. И вожделение — это просто радость, ты не знал? Это просто англосаксонский синоним для радости.

— В самом деле? — спросил он, беря её руку. — Способность проникновения в суть утрачена при нормандском завоевании, с которым глубоко были связаны мои предки.

— Сегодня, милорд, вы, кажется, стремитесь взять на себя вину за всё. Именно поэтому ты выглядишь таким несчастным?

— Наверное, да, Харриет. Кто прикасается к смоле, тот очернится.  Есть игра, в которую играют мужчины и женщины. Это не наша игра, и, таким образом, наше знание о ней случайно и едва ли исчерпывающе. Женщина демонстрирует нежелание. Респектабельность целомудренна, или ей просто не нравится этот человек; мужчину распаляет это сопротивление, и он штурмует цитадель. Возможно, ей даже нравится быть завоёванной; возможно, она снисходит к нему из жалости, любви или милосердия, и должна быть вознаграждена. Это опасная игра — она пачкает любовь властью.

— И она легко может зайти слишком далеко?

— Очень легко.

— Помнишь, когда ты купил мне ошейник на случай, если меня попытаются задушить в Оксфорде? Ты показал мне две точки надавливания на шее…

— Да. Человек очень хрупок в определённых местах.

— И его можно задушить почти случайно?

— Он может умереть в руках, которые собирались его лишь пересилить. Или в руках кого-то, кто вошёл в раж от демонстрации собственной силы. Той силы, которую отвратительно называют мужественной.

— Но это не было бы убийством. Не подходит под твоё определение намерения.

— Да. И если Глория Таллэнт окажется целой и невредимой, самое большее, на что может надеяться обвинение в деле Розамунды Харвелл, это непредумышленное убийство.