|
«Господи, ну что я за урод такой! — Он вдруг оскалился и с ненавистью посмотрел на покойницу: — Развели как лоха, держали за фраера ушастого, а под конец хотели еще и обуть на тридцатку. И все это из-за пятнадцатисантиметровой вонючей, покрытой слизью трубки». Он почувствовал спокойную злость, как во время драки, и принялся стаскивать одежды с убитой. Не торопясь разделся сам и, с легкостью подхватив еще теплое тело на вытянутые руки, понес его в ванную. Затем вернулся, чтобы взять захваченный с собой двенадцатидюймовый «нож для выживания», пальцем проверил остроту лезвия и внезапно ощутил, как его распирает чувство уважения к собственной персоне: только что он замочил своими руками телку, а в нем даже не шевельнулось ничего, это ли не верх самообладания, апофеоз мужественности и решительности. «Живых врагов у нас не будет». Крепко придерживая труп за голову, Ведерников всадил лезвие в горло и, не обращая внимания на кровь, сноровисто перерезал шею. Открыл теплую воду и, глядя, как рубиновые струи винтом исчезают в стоке, неторопливо вскрыл покойнице грудную клетку, уж больно клинок был хорош, острый, с легко берущей кость пилой. Работа спорилась — скоро легкие с сердцем лежали в раковине, кровь уже практически стекла, но, когда он приступил к потрошению брюшной полости, начались некоторые сложности. Кажется, велика ли была покойница, а сколько в ней оказалось требухи — вонючих кишок, полных непереваренной пищи и дерьма! «Нажралась как свинья. — Ведерников ради интереса вскрыл желудок убитой и, криво усмехнувшись, принялся грузить внутренности в полиэтиленовый пакет. — Только впрок ей явно не пошло». Передохнул, покурил «Беломора» и с новыми силами взялся за нож. И все же процесс членения растянулся аж на полночи — особенно Андрей Петрович намучился с костями таза и берцовыми, но человек — венец мироздания, и где-то к четырем часам гражданка Лохматовская была по частям упакована в полиэтиленовую тару. «Ну вот и все, как говаривал Штирлиц». Одевшись, Ведерников за два захода погрузил женскую плоть в машину, вымыл в квартире пол, затер пальчики и не забыл на прощание про сумочку со ста баксами. «Это мне, родная, на организацию твоих похорон, — решил он. — Гуд бай, май лав, гуд бай». С «беломориной» в зубах он запер входную дверь и, усевшись в «ситроен», взял курс на Горелово, где у него имелась небольшая животноводческая ферма. Кто это сказал, что свиньи едят один только комбикорм? Ошибочка — хрюшки-то, они всеядные. Да и собачки сторожевые тоже весьма уважают свежее мясо. С косточкой. ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ Macht geht vor Recht [1]. То, что былоФрагмент третий— Засранец ты хренов, а не Мочегон. — Полковник Зинченко потер стриженный наголо череп и, хлопнув себя по ляжкам, внезапно раскатился, как от щекотки: — Ну это ж надо такое отчихвостить! Восемь, — он глянул в милицейскую справку, — отставить, девять с тяжелыми телесными, госпитализирован также сотрудник МВД, ресторану нанесен значительный урон, — ладно, погорячился, все бывает в жизни. Но удостоверение-то зачем терять? Внешне Зинченко напоминал хорька — маленького, верткого и очень кусачего. Причем побывавшего в капкане — половина его левой ступни осталась в кампучийских джунглях. — Да оно, товарищ полковник, само похерилось. — Ша-лаевский выбрал тактику «повинную голову меч не сечет» и изобразил горечь невосполнимой утраты, смешанную с искренним раскаянием. — Так получилось, нечаянно. — За нечаянно бьют отчаянно. — Зинченко оскалил мелкие, наверное очень острые, зубы и ехидно покосился на майора: — Правда, тебя, костолома, не очень-то и побьешь. |
