|
Наконец забулькало, и едва Хрусталев принялся распивать чаи — из блюдечка, с нарезанной четвертинками ватрушкой, как раздался стук в дверь и пожаловал начальник отдела майор Ступин. — Разрешите, товарищ полковник? — Проходи, Николай Игнатьич. — Хозяин кабинета достал вторую чашку, плеснул заварки и придвинул подчиненному сахарницу. — Сам наливай и рассказывай, по глазам вижу, что есть о чем. Они знали друг друга давно: когда Хрусталев еще ходил в начальниках отдела, Ступин был у него заместителем и впоследствии занял его место, так что, несмотря на разницу в годах, между ними царило понимание. — Борисов объявился. — Майор налил кипяток, понюхал и начал прихлебывать без сахара. — Я с ним встречался сегодня. Помните такого? Еще бы не помнить! Это ведь не кто иной, как сам Хрусталев зацепил его в девяностом, а потом словно эстафетную палочку передал Ступину — владей, товарищ полезный. — Ну и как он, чем дышит? — Полковник надкусил ватрушку и поморщился от избытка теста. — Вот паразиты, даром что дерут втридорога, так еще и экономят. — И улыбнулся подчиненному: — Ну вещай, не тяни. — Я не знаю, чем он дышит, — Ступин поставил чашку и вдруг широко улыбнулся в ответ, — но думаю, что на хвост «фараона» он нас выведет обязательно. — И он принялся с энтузиазмом жевать. ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ — Не было его давно. — Ущемленный за живое, скинхэд облизнул пересохшие губы и, снова всхлипнув, перешел на шепот: — Слушай, седой, у Мамонта спроси, он вместе с Темой ходит. Потное лицо его было перекошено, зрачки от боли расплылись во весь глаз, и Скунс несколько ослабил хватку. — Да я слышал, вроде бы все мамонты издохли. Этот-то где пасется? — Слышь, седой, хватит человеку яйца крутить. — Самый мелкий из скинов, будучи, как видно, наиболее рассудительным, покачал в руке пивной кружкой. — Нам не нужны неприятности. Мы здесь торчим постоянно и с тобой биться не будем. Двигай в «Забаву», там Мамонт обычно и зависает. — Понял, не дурак. — Быстрым движением Скунс поднялся и, похлопав по плечу ущемленного ультраправого: — Благодарю за компанию, — направился к выходу. Кажется, общался он с бритыми россиянами совсем недолго, однако другие россияне все же исхитрились и уперли с «мышастой» «дворники». «Ну и ладно, все равно уже чистили плохо». Подобные удары судьбы Снегирев принимал с философским спокойствием; он достал из бардачка новые и не спеша порулил в «Забаву». А путь его лежал в то самое место Петра творенья, которое еще господин Крестовский называл «петербургскими трущобами». Если Невский считать лицом города, Зимний — его сердцем, а Смольный — спинным мозгом, то Сенная площадь, вероятно, будет если не прямой кишкой, то двенадцатиперстной уж точно. Чего только не случалось здесь — и церковь Божию взрывали, и трупы холерные жгли, и революцию затевали, а уж торговали-то всем, что душа пожелает, — от гнилого сена до немытого женского тела. Кстати, торгуют до сих пор. В свое время и зачинатель всемирной революции изволил обретаться здесь и с аппетитом потреблял купленные на рынке «архивкуснейшие огурчики». Тщательно, по-большевистски, изучал вождь окрестные притоны, и душа его ликовала — буря, скоро грянет буря! Однако после того как грянуло, малин на Сенной меньше не стало. Хаживали здесь когда-то и мокрушник Ванька Белка, и экс-чекист Леонид Пантелеев, да и нынче куда ни глянь — бритые затылки, цепи в палец толщиной, крутизна наворотов: Россия бан-дитствующая… Наконец Снегирев запарковался и, оставив без внимания призывный клич блондинистой особы «пойти расслабиться», направился к пульсирующей вывеске «Кафе „Забава“». |
