|
Но старался он не зря. В ограде отыскались железные ворота с красными звездами на створках, а за самим забором оказался военный городок, вернее, то, что от него осталось. Плац в сугробах, осевшие ангары, некрашеные крыши боксов, в этом ничего особо странного не было — конверсия. Удивительное было в другом: на вышках ярко горели прожектора, светились окна КПП, а в тишине холодного вечера слышался скрежет железа по натянутой проволоке, изредка заглушаемый злобным собачьим рыком. Кто-то укрепил боеспособность не на шутку. Наметанным глазом Ступин разглядел «калаши» у молодцов в «бочках», отметил наличие тяжелых бронежилетов и, расстроившись — без силовой поддержки не обойтись, — попер с операми по целине назад. Больше здесь делать было нечего, тем более что ветерок в спину подул и собаки, учуяв чужаков, начали захлебываться лаем. — Кино-то хоть сняли? — Полковник зябко поежился и ловко подхватил Кнопку на руки. — Ну-ка иди к папочке. Лапочки не замерзли у нас? В драном милицейском бушлате, с терьершей на руках, он здорово напоминал Герасима с воспитанницей на берегу пруда. — А как же! — Ступин снова потер глаза и, щелкнув зубами не хуже Бакса, зевнул. — Крупным планом, общим планом, при нормальном освещении и в инфракрасных лучах. Машины, номера, сволочь разную, Павлик так надрочился, что теперь может снять еще один «Броненосец Потемкин», не хуже Эйзенштейна. А-а-а… — Он снова зевнул и, бодрясь, принялся умываться сомнительной чистоты снегом. — Ну все загадили, паразиты, никакой экологии. — Вот что, брат, иди-ка ты спать, — Хрусталев шмыгнул носом и подмигнул майору обоими глазами, — а проснешься, обедать приходи — будет харчо. И отснятое прихвати, вместе посмотрим. Он прекрасно знал, что Ступин и дома все время думает о работе. Даже когда гуляет с Баксом. Потому что ничего другого у него в жизни не осталось. — Ладно. — Ступин взял кавказца на поводок и, чувствуя, что засыпает на ходу, поплелся к родному подъезду. Поднявшись к себе на седьмой, он накормил собаку и, стараясь не смотреть в сторону уже неделю как пустовавшей Настиной комнаты, — где шляется, шалава? — направился в ванную. Выгреб груду носков, замочил их в «Тайде» и, качаясь под упругими холодными струями, долго стоял под душем. Однако легче не стало, и, надрывно зевая, он повалился на диван — прямо под крыло Морфея. В вязкую, непроницаемую пелену без сновидений. Когда он проснулся, часы показывали начало первого, и майор залеживаться не стал — знал хорошо, что по воскресеньям Хрусталев любит обедать пораньше. Быстро умылся, нехотя сделал куцый вариант зарядки и, уже собравшись, потрепал кавказца за холку: — Будь хорошим мальчиком. Кузю не обижай. Кузя был волнистым попугаем, сдуру залетевшим в форточку прошлой осенью. Он проживал где-то на шкафу, гадил куда придется и умел произносить два заветных слова — «суки-сволочи». Кто его воспитывал, один Бог знает… Лучше на улице не стало. Морщась от порывов ветра, Ступин быстро пересек пустырь, приобрел в ближайшем киоске «Посольскую» и, свирепо поинтересовавшись, не паленая ли, устремился назад, в теплую вонь родного подъезда. — Ну ты, брат, даешь! — Воскресные обеды Хрусталев готовил лично и, встретив гостя в цветастом фартуке, покосился на уже накрытый стол: — А не до хрена ли нам будет? На скатерти играл хрусталем графинище с разведенным спиртом, с ним соседствовала емкость, полная домашнего вина, а по кругу располагались плошки с мочеными рыжиками, корейской капустой и прочими дарами природы — солеными, квашеными, маринованными, вызывающими обильное слюнотечение и неподдельный восторг. |
