– Совершенно верно, – поддержал сыщика папаша Планта.

– Так вот, когда мне сказали, – продолжал Лекок, – что это в провинции, я принял обличье провинциала. Я приехал сюда, и все видевшие меня думали: «Этот человек хоть и любопытен, но не опасен». Я втираюсь в толпу, прислушиваюсь, разговариваю, заставляю говорить, допрашиваю, и мне отвечают с полной откровенностью. Я собираю сведения, получаю показания, и меня никто не опасается. Ах, эти орсивальцы – премилые люди! Я уже завел тут немало друзей, и они все наперебой приглашали меня отужинать.

Г-н Домини не любил полицию и почти не скрывал этого. Он не то чтобы шел на сотрудничество с нею, а скорей покорялся необходимости и лишь потому, что не мог без нее обойтись. С присущей ему прямолинейностью он осуждал средства, к которым ей часто приходится прибегать, хотя и признавал их неизбежность. Слушая Лекока, он невольно одобрял его действия и в то же время продолжал далеко не дружелюбно взирать на собеседника.

– Раз уж вы столько знаете, пойдемте осмотрим место преступления, – сухо предложил г-н Домини.

– К вашим услугам, – лаконично ответил сыщик и, когда все стали подниматься, воспользовался этим, чтобы подойти к папаше Планта и протянуть ему бонбоньерку: – Не желаете ли, господин мировой судья?

Папаша Планта не счел нужным отказываться и взял лакричную пастилку, отчего лицо сыщика мгновенно прояснилось. Как любому гениальному артисту, г-ну Лекоку была необходима благожелательная публика, и теперь у него шевельнулась надежда, что ему предстоит работать перед истинным ценителем.

– Какой кошмар! – возмущенно приговаривал он при виде каждого нового пятна. – Какое варварство!

Г-н Куртуа был тронут подобной чувствительностью. Мэр решил, что полицейского потрясла участь жертв, но он заблуждался. Лекок добавил на ходу:

– Какое варварство! Оставить в доме столько следов! И даже не подумали за собой убрать! Какого черта они вели себя так неосторожно?!

Поднявшись на второй этаж, сыщик остановился у дверей будуара, примыкающего к спальне, и, прежде чем войти, внимательно огляделся. Увидев все, что хотел, он шагнул в дверь со словами:

– Ясно! Моя клиентура здесь ни при чем.

– По-моему, – заметил следователь, – мы уже располагаем некоторыми данными, которые существенно облегчают вам задачу. Ясно, что если Гепен и не был сообщником убийцы, то во всяком случае знал о готовящемся преступлении.

Г-н Лекок опустил взгляд на портрет, украшающий бонбоньерку. Взгляд этот был более чем красноречив: казалось, сыщик делился с дорогой усопшей теми соображениями, которые не смел высказать вслух.

– Да, знаю, – ответил он, – против Гепена серьезные улики. Почему он не желает сказать, где провел ночь? С другой стороны, против него настроено общественное мнение, и это дает мне основания сомневаться.

Сыщик прошел на середину спальни – остальные по его просьбе остались за дверью – и обвел ее своим тусклым взглядом, пытаясь постичь причину ужасного разгрома.