– Олухи! – возмутился он. – Скоты, поразительные скоты! Ну кто же так работает? Если убиваешь людей, чтобы их обокрасть, к чему, спрашивается, громить весь дом? К чему крушить мебель, черт побери? Не проще ли припасти отмычки, самые простые отмычки: шуму от них никакого, а действуют безотказно. Неумехи! Болваны! Можно подумать… – Тут он запнулся, разинув рот, и закончил: – Э, не такие уж они, пожалуй, неумехи.

Свидетели этой сцены замерли в дверях и с любопытством, к которому примешивалось изумление, следили за действиями или, так сказать, манипуляциями Лекока. А он, стоя коленями на ковре, ощупывал ладонью ворсистую ткань между осколками фарфора.

– Мокро, очень мокро; когда разбили этот фарфор, чай еще, несомненно, не был выпит.

– В чайнике тоже могло остаться много чая, – заметил папаша Планта.

– Знаю, – откликнулся г-н Лекок, – я и сам сейчас об этом подумал. Следовательно, то, что ковер мокрый, не поможет нам установить точное время убийства.

– Но оно нам известно благодаря каминным часам, – воскликнул г-н Куртуа, – известно с точностью до минуты.

– В самом деле, – поддакнул г-н Домини, – господин мэр превосходно объяснил в протоколе, что часы остановились в результате падения.

– Так-то оно так, – протянул папаша Планта, – но меня как раз насторожило время, которое показывают часы. Стрелки остановились на двадцати минутах четвертого, а графиня, как мы знаем, была в момент убийства одета, как днем. Неужели в три часа ночи она еще не легла спать и пила чай? Не очень-то правдоподобно!

– Это тоже меня поразило, – отозвался сыщик. – Потому-то я и воскликнул недавно: «Не такие уж они олухи!» Впрочем, посмотрим.

Тут же с бесконечными предосторожностями он поднял часы и перенес их на прежнее место на каминной полке, стараясь при этом установить их как можно ровнее. Стрелки по-прежнему показывали три часа двадцать минут.

– Двадцать минут четвертого, – бормотал Лекок, подсовывая под основание часов клинышек. – Черт побери, разве в это время кто-нибудь станет пить чай? И тем более убивать людей – в разгар-то июля, когда уже вовсю светает!

Не без труда он открыл крышку циферблата и передвинул большую стрелку на половину четвертого. Часы пробили одиннадцать.

– Прекрасно! – торжествующе вскричал г-н Лекок. – Вот мы и добрались до правды. – Он извлек из кармана бонбоньерку с портретом, проглотил алтейную пастилку и заключил: – Шутники!..

Зрители были потрясены простотой этой проверки, до которой никто не додумался. Г-н Куртуа восхищался больше всех.

– Этому ловкачу хитрости не занимать, – шепнул он.

– Ergo, – продолжал Лекок, знавший по-латыни, – мы имеем дело не со скотами, как я чуть не заподозрил вначале, а с негодяями, которые не только ножом умеют махать. Надо отдать им должное, свое преступление они обдумали скверно, но все-таки обдумали: доказательство налицо. Они надеялись сбить следствие с толку, введя его в заблуждение относительно времени убийства.

– Мне не вполне ясно, зачем это им понадобилось, – осторожно заметил г-н Куртуа.

– Это же очевидно, – возразил г-н Домини. – Убийцам было выгодно внушить нам, будто преступление произошло после отхода последнего поезда в Париж.