Они работали вместе месяц за месяцем — врач и пациент — и со временем подружились. В их сближении немалую роль сыграла Мари, обожавшая Мо: в лице врача она обрела союзника, которого ей так не хватало! Дэвид вверг свою жену в неописуемо тяжкую круговерть беспрестанных забот, вечных сомнений и страхов с первых же дней их пребывания в Швейцарии, когда она, начиная догадываться, что за боль точит душу покорившего ее сердце человека, решила твердо наперекор его воле помочь ему. Мари не верила в то, во что верил он сам. И снова и снова повторяла ему, что он не убийца, хотя и считает себя таковым. Нет, он, вопреки тому, что говорят о нем, никакой не убийца. Ее убежденность в его невиновности стала для него спасительным якорем в затягивавшем его в свою пучину море безумия, любовь же ее — тем зернышком, из которого проклюнулся робко нежный росток надежды на его выздоровление. Без Мари он был бы не нужным никому, не любимым никем человеком, умершим раньше физической смерти своей, а без Мо Панова просто жил бы растительной жизнью. Но с тех пор, как оба они протянули к нему руки помощи, он смог наконец разгонять сгущавшиеся над его головой тучи с тем, чтобы снова над ним воссияло солнце удачи.

Следуя наставлениям Морриса, Дэвид и в этот день, вырвавшись с семинара, решил побегать с часок по холодной пустынной дорожке стадиона, а не идти сразу домой. Поскольку подобные, проводящиеся раз в неделю занятия нередко заканчивались значительно позже положенного срока, Мари никогда не планировала заранее время вечерней трапезы. Но не это огорчало ее, а другое: ужинать они отправлялись неизменно в сопровождении двух ненавязчивых охранников, маячивших где-то в темноте на почтительном расстоянии от них. Кстати, вот и теперь один из этих стражей следовал за Дэвидом по спортивному полю, другой же наверняка поджидал его в гимнастическом зале. Безумие какое-то! А может, это и впрямь необходимо?

На этот раз заняться спортом, как то советовал ему Панов, Дэвида побудило не только стремление вернуть себе былое здоровье, но и один образ, всплывший неожиданно в его воображении, когда он сегодня-утром перебирал бумаги в своем кабинете. Это было лицо. Лицо, которое он знал когда-то, помнил и очень любил. И это лицо — мальчишеское лицо — постепенно взрослело на внутреннем экране его памяти, и вот он уже видел перед собой, как бы сквозь дымку, молодого человека в военной форме. По щекам Дэвида потекли тихие слезы. Ведь это — покойный брат его, о чьей гибели сообщили ему сразу двое: некий военнопленный, спасенный им много лет назад в охваченных-пламенем войны джунглях Тамкуана, и известный под именем Джейсона Борна предатель, которого он потом пристрелил.

Дэвид не мог никак избавиться от мучительно горьких обрывочных воспоминаний, терзавших его. Едва дождавшись перерыва, он, сославшись на сильную головную боль, ушел с семинара. Ему необходимо было снять с себя нервное напряжение, попытаться спокойнее относиться к неясным, фрагментарным образам прошлого или выбросить их напрочь из памяти с помощью разума, советовавшего Дэвиду немедленно посетить спортивный зал или совершить пробежку против ветра, причем чем сильнее он, будет дуть, тем лучше. Нельзя всякий раз обрушивать на Мари тяжкий груз низвергавшихся на него каскадом кошмарных видений: он слишком любил ее для этого. Пока у него хватает сил, он обязан сам справляться со своим недугом. Так он решил.

Открывая тяжелую дверь, Дэвид не в первый уже раз обратил внимание на то, что каждый вход в спортивный зал огражден почему-то металлической решеткой. Пройдя по каменному полу окрашенного белой краской сводчатого коридора к двери факультетской раздевалки, он обрадовался, увидев, что в помещении никого нет. У него было не то состояние, которое располагает к пустой болтовне, и, если бы его втянули в беседу, он несомненно произвел бы впечатление угрюмого, а может, и просто замкнутого по натуре человека.