Многие женщины, с которыми я познакомился на авеню Марсо, зная, что я одинок и свободен, приглашали меня к себе. По субботам я бывал у Елены Тианж. Это был ее приемный день. Морис де Тианж, депутат, приводил туда членов своей группы. Рядом с политиками здесь можно было встретить писателей — друзей Елены, и видных дельцов, так как Елена была дочерью заводчика, г-на Паскаля Буше, который также приезжал иногда из Нормандии на субботний вечер вместе со своей младшей дочерью Франсуазой.

Среди постоянных посетителей этого салона царила большая интимность. Я любил забраться в укромный уголок с какой-нибудь молодой женщиной и подвергать вместе с ней научному анализу тончайшие оттенки чувств. Моя рана еще причиняла мне боль, но случалось, что в течение нескольких дней я совершенно не вспоминал ни об Одиль, ни о Франсуа. Иногда я слыхал разговоры о них. Так как Одиль стала теперь г-жой де Крозан, некоторые, не имевшие понятия о том, что она была моей женой, и встречавшиеся с ней в Тулоне, где она славилась как первая красавица города, рассказывали о ней разные истории. В таких случаях Елена де Тианж старалась заставить их замолчать или увлекала меня в другую комнату. Но меня тянуло обратно. В общем, у всех было впечатление, что их семейная жизнь не ладилась. Ивонна Прево, которая часто проводила по нескольку дней в Тулоне и которую я попросил рассказать мне с полной откровенностью все, что она знала, сказала мне:

— Это очень трудно объяснить, я мало встречалась с ними. Но впечатление у меня было такое, что в тот момент, когда они повенчались, они уже знали оба, что совершают ошибку. И все-таки она его любит… Простите, что я говорю вам это, Марсена, но вы сами меня просили. Она любит его, конечно, гораздо больше, чем он ее, только она гордая и не хочет этого показывать. Я как-то обедала у них. Атмосфера была тяжелая… Представьте себе! Она говорила все эти милые, забавные пустячки, иногда немножко наивные, которыми вы так восхищались, а Франсуа обрывал ее… Он бывает иногда невероятно груб.

Ивонна Прево сказала это так, что у меня родилось подозрение, будто она сама была когда-то любовницей Франсуа и теперь питала к нему смешанное чувство ненависти и восхищения.

Вся зима 1913/14 года прошла для меня в легких интригах с женщинами, в деловых поездках, в которых, в сущности, не было никакой надобности, и в занятиях, которые оставались очень поверхностными. Я не хотел ничего принимать всерьез; я подходил к идеям и людям с опаской, заранее согласный потерять их, лишь бы не очень страдать, если это случится.

В конце мая Елена Тианж перенесла свои приемы в сад. Для женщин она разбрасывала по газонам подушки, мужчины садились прямо на траву. В первую июньскую субботу я застал у нее любопытную группу писателей и политиков, окруживших аббата Сениваля. Маленькая собачонка Елены подошла и легла у ее ног. Елена сказала очень серьезным тоном:

— Господин аббат, есть ли у животных душа? Если нет, я отказываюсь понимать. Как это может быть? Моя собачка, которая столько страдала…

— Ну конечно, сударыня, — ответил аббат, — почему вы полагаете, что у них нет души?.. Есть… совсем крошечная душонка…

— Это не слишком ортодоксально, — заметил кто-то, — но зато трогательно.

Я сидел несколько поодаль с одной американкой, Беатрисой Хаувел; мы прислушивались к разговору.

— А я уверена, — сказала она мне, — что животные имеют душу… По существу, нет никакой разницы между ними и нами… Как раз недавно я думала об этом.