Лазарет, куда я поступила, был организован баронессой Шуан. Главную сестру, на которой лежало заведование всем делом, звали Рене Марсена. Это была довольно красивая, очень интеллигентная и гордая девушка. Она сейчас же почувствовала во мне сдержанную, но подлинную силу и, несмотря на мою молодость, сделала меня своей помощницей.

Там я увидела, что могу нравиться. Рене Марсена сказала как-то при мне баронессе Шуан: «Изабелла у нас лучшая сестра; у нее только один недостаток: она слишком красива». Это доставило мне большое удовольствие.

Один пехотный подпоручик, который поправлялся у нас после легкого ранения, попросил разрешения, покидая госпиталь, писать мне. Сознание опасностей, окружавших его, побудило меня ответить ему более взволнованным тоном, чем я бы хотела; он делался все нежнее от письма к письму, пока неожиданно для самой себя я не стала невестой. Я не верила этому. Все это казалось нереальным, но в то время вся жизнь была сплошным безумием и события совершались с головокружительной быстротой.

Родители, которым я написала, ответили мне, что Жан де Шеверни родом из хорошей семьи и что они одобряют мой брак. Я же ничего не знала о Жане. Он был веселый, красивый юноша. Мы провели с ним четыре дня вдвоем в особняке на площади Этуаль. Потом мой муж вернулся к себе в полк, а я в свой госпиталь. Этим кончилась моя брачная жизнь. Жан рассчитывал получить новый отпуск в течение зимы, но был убит под Верденом в феврале 1916 года. В тот миг мне казалось, что я любила его. Когда мне переслали его бумаги и мою маленькую фотографическую карточку, найденную на нем после смерти, я плакала долго и очень искренно.

III

Тотчас же после заключения перемирия мой отец был назначен посланником в Пекин. Он предложил мне поехать вместе с ним, но я отказалась. Я слишком привыкла к независимости, чтобы снова переносить семейное рабство. Мои доходы позволяли мне жить самостоятельно. Родители позволили мне переделать в особую маленькую квартирку второй этаж нашего особняка на улице Ампер. Я связала свою жизнь с жизнью Рене Марсена. После войны она поступила в Пастеровский институт и работала там в лаборатории. Она была на прекрасном счету, и ей ничего не стоило пристроить и меня к этому делу.

Я привязалась к Рене. Я восхищалась ею. Она действовала с уверенностью и авторитетом, чему я завидовала. И все-таки я открыла ее уязвимое место. Ей хотелось показать, что она добровольно отказалась от замужества, но по тону, которым она говорила со мной об одном из своих кузенов, Филиппе Марсена, я догадалась, что она хотела бы выйти за него замуж.

— Это, — говорила она, — человек очень скрытный, который кажется холодным и равнодушным, когда знаешь его мало, но который обладает до ужаса обостренной восприимчивостью… Война принесла ему пользу, оторвав его от обыденной жизни. Он так же создан для управления бумажной фабрикой, как я для карьеры великой актрисы.

— Но почему? Разве он занимается чем-нибудь другим?

— Нет, но он много читает, он очень культурен… Это исключительный человек, уверяю вас… Он вам очень понравится.

Я была убеждена, что она его любит.

Теперь вокруг меня увивалось много мужчин, пожилых и молодых. Послевоенные нравы были довольно свободны. Я была одинока. Среди медицинского мира, в котором вращалась Рене, я встречала молодых врачей и ученых, которые меня привлекали. Но мне ничего не стоило, в случае надобности, дать им отпор. Я не могла им поверить, когда они начинали объясняться мне в любви. Вечный припев моей матери «к несчастью, ты некрасива» еще звучал в моих ушах, несмотря на опровержения, которые он получил в бытность мою в лазарете.