У него вошло в привычку заходить ко мне каждый день после завтрака. Если была хорошая погода, мы шли гулять. Я очень хорошо знала Париж и любила показывать ему старинные особняки, церкви, музеи. Его забавляла моя несколько педантичная эрудиция.

— Вы знаете, — говорил он мне со смехом, — даты рождения и смерти всех французских королей и номера телефонов всех великих писателей.

Но эти прогулки нравились ему. Теперь я знала, что он любил: красочное пятно цветка на фоне серой стены, уголок Сены, открывающийся из окна с острова Святого Людовика, садик, приютившийся позади церкви. По утрам я часто ходила одна исследовать местность, чтобы знать наверняка, что после завтрака смогу показать ему пейзаж, отвечающий его настроениям.

Иногда мы бывали с ним на концертах. В музыке мы почти сходились во вкусах. Это поражало меня, потому что мои музыкальные вкусы сформировались не под влиянием воспитания или известной музыкальной культуры, но под воздействием тех мощных переживаний, которые я испытывала, слушая музыку.

Таким образом, мы с Филиппом жили очень интимной в некоторых отношениях, почти супружеской жизнью, но он никогда не говорил мне, что любит меня и даже, наоборот, не раз повторял, что не любит меня и что это большое счастье для нашей дружбы. Однажды утром, встретив меня случайно в Булонском лесу, он сказал мне:

— Мне доставляет такое удовольствие видеть вас, что я поневоле вспоминаю свою юность. В шестнадцать лет я вот так же жаждал встретить на улицах Лиможа молодую женщину, которую звали Дениза Обри.

— Вы любили ее?

— Да, и она надоела мне, как я надоем вам, если не буду размерять дозами мое счастье.

— Но почему? — спрашивала я. — Вы не верите во взаимную любовь?

— Даже взаимная любовь ужасна. Одна женщина сказала мне однажды фразу, которую я нашел очень удачной: «Когда в любовных отношениях все идет гладко, то это нелегкая штука, когда же они не ладятся — это ад». Так оно и есть.

Я не ответила. Я решила предоставить ему вести меня и делать со мной что он захочет. Через несколько дней мы были вместе в опере. Шел мой любимый «Зигфрид». Для меня было громадным наслаждением слушать его рядом с тем человеком, который стал моим героем. Во время «Шепотов леса» я бессознательно положила свою руку на руку Филиппа. Он повернул голову и взглянул на меня вопрошающим и счастливым взглядом. Когда мы возвращались домой в карете, он в свою очередь взял мою руку, поднес ее к губам и потом уже не выпускал. Когда карета остановилась перед дверью, он сказал мне: «Спокойной ночи, милая». Я ответила весело, но с некоторым волнением: «Спокойной ночи, мой взрослый друг».

На другое утро я получила от него письмо, которое он прислал с посыльным и которое написал ночью:

«Изабелла, это исключительное, требовательное чувство, это не только дружба…»

В нескольких фразах он описал мне романтические настроения своего детства; он рассказывал о женщине, которую звали «королевой», потом Амазонкой, и образ которой неотступно преследовал его всю жизнь.

«Этот тип женщины, так пленявший меня, оставался всегда неизменным. Она должна была быть хрупкой, несчастной и в то же время немножко легкомысленной, хотя и благоразумной. Авторитетность Рене, например, совершенно не вязалась бы с этим типом. Но когда я увидел Одиль, я почувствовал в тот же миг, что встретил ту, которую так долго ждал. Что сказать о Вас? В Вас заключается частица этой таинственной сущности, которая составляет для меня всю ценность жизни и отсутствие которой заставляло меня желать смерти. Любовь? Дружба? Какое значение имеет слово? Это чувство нежное и глубокое, большая надежда, огромная теплота. Милая, я жажду коснуться Ваших губ и Вашей шеи, ласково провести пальцами по короткой жесткой щеточке Ваших стриженых волос.