Что я люблю в Вас.

Длительную и страстную мечтательность, в которую я впадаю, как только начинаю думать о Вас.

Шамфор рассказывает: одна дама говорила кавалеру де Б:

— Что я люблю в вас…

— Ах, сударыня! — прервал он. — Если вы знаете, что именно, я погиб…

Что же я люблю в Вас, Изабелла?

Это письмо погрузило меня в глубокую задумчивость. Я выуживала из своей памяти случаи, когда Филипп окидывал меня критическим взглядом. Я уже давно заметила, что он придает особенное значение не только каждой моей фразе, но также моим платьям, моим шляпам, всем подробностям моего туалета, и это огорчало, почти унижало меня. Я с удивлением обнаруживала в себе некоторые вкусы и умственные навыки моей матери и ее инстинктивное презрение к роскоши. Меня удивило, что Филипп, мой герой, мог интересоваться подобными вещами. Я понимала, насколько мы с ним разные люди, но находила недостойным его столько думать обо всех этих незначащих пустяках. Но он был такой, и я хотела ему нравиться. Поэтому я делала все, чтобы пойти навстречу его желаниям. Это не вполне удавалось мне. Больше же всего меня беспокоило то, что я не совсем ясно представляла себе, чего он собственно хочет от меня.

Моя бережливость? Недостаток безрассудства? Ну да, это было верно. Я чувствовала, что я очень уравновешена и осторожна. «Как странно, — говорила я себе, — в течение всего детства я была маленькой романтической мечтательницей, всей душой ополчавшейся против окружавшей меня суровой и слишком рассудительной среды, а теперь Филипп, глядя на меня со стороны, открывает во мне наследственные черты, от которых я считала себя свободной».

Читая и перечитывая письмо Филиппа, я невольно начинала оправдываться. «Ваш вид растерявшейся девочки, пойманной на месте преступления…» Но как могу я не иметь такого вида, Филипп? Я была воспитана в строгости, которую вы вряд ли можете даже представить себе. Я не могла выйти из дому иначе как в сопровождении мадемуазель Шовьер или матери… Ваша Одиль, Филипп, провела свое детство с родителями, которые обращали на нее мало внимания и предоставляли ей свободу… Вы жестоко страдали от этого… Моя скучная сентиментальность? Это оттого, что все были так мало сентиментальны вокруг меня… Я требую от любви теплой, ласковой атмосферы, которой не было в моей семье… Моя скромность? Мой недостаток гордости… Как могу я быть уверенной в себе, когда на протяжении всего моего детства я только и слышала, что полна недостатков, что ничего собою не представляю…»

Когда Филипп вернулся, я пыталась повторить ему эту страстную защиту, но он улыбнулся и был так нежен со мной, что я сразу забыла о его письме. День нашей свадьбы был назначен, и я чувствовала себя безгранично счастливой.

Мои родители приехали к дню свадьбы. Филипп произвел на них довольно хорошее впечатление. Ему также понравилась холодная ирония моего отца, и он сказал мне, что в суровости моей матери есть какая-то чисто французская поэзия. Моя семья была удивлена, что мы не отправляемся в свадебное путешествие. Я очень хотела бы поехать с Филиппом. Увидеть с ним вместе Италию или Грецию было бы для меня большой радостью, но я чувствовала, что он против этого, и не настаивала. Я понимала, что он переживает, но мои родители непременно желали, чтобы был в точности соблюден «церемониал счастья», и моя мать в день нашей свадьбы предсказала опасное будущее моей семейной жизни.

— Не показывай мужу, — сказала она мне, — что ты слишком любишь его, иначе ты погибла.

Я пожала плечами и ответила сухо:

— Я сама позабочусь о своем счастье.

VI

Первые три месяца нашей совместной жизни остаются для меня самым гармоничным из всех моих воспоминаний.