Хотелось лечь и поспать, хотя бы три-четыре оставшихся часа.

Ида села, оперлась на подушку и прикрыла глаза. Потом начала декламировать:

Закат коньячный — словно хор жаровен, Что исполняет тысячу рулад. С тобою на двоих он нам дарован, И я не знаю лучшей из наград. Твой поцелуй — коньячный вне сомнений — Остался вечно на моих губах. Я разлиную четко парк весенний, Законы геометрии поправ. Я утром напою тебя рябиной, Настоянной на старом коньяке… И вот тогда поймешь ты, мой любимый, Что ожидает нас там, вдалеке.

Она замолчала, открыла глаза и выжидательно посмотрела на Егора. Он молчал, не зная, что сказать. Половина слов была ему просто непонятна, во второй половине он не видел смысла. Какие жаровни? Почему рулады? Как можно разлиновать парк? Впрочем, он никогда толком не понимал ее стихов.

— Очень… красиво, — выдавил он наконец. — Только я не понял, как закат может быть коньячным.

Ида слегка надулась.

— Ну, закат цвета коньяка, — снизошла она до объяснений.

— Коричневый?

Ида махнула рукой.

— Стихи невозможно объяснить прозой. Их нужно чувствовать… Ладно, давай спать.

— Давай, — с огромным облегчением согласился Егор.

Слава Богу, она настолько устала, что хотела просто спать. Никаких ласк Егору сейчас не было нужно: обида все-таки затаилась где-то в глубине души и то и дело больно колола его. Конечно, милые бранятся — только тешатся, но…

Но почему, почему они никогда не то чтобы ругались — даже не ссорились с Машей?

Глава третья

Егору удалось поспать часа три, хотя ему показалось, что будильник зазвонил почти немедленно после того, как он закрыл глаза. Ида даже не шелохнулась. Впрочем, это было к лучшему: продолжать вчерашний разговор Егор был решительно не готов.

Он мысленно обозвал себя чудовищем и моральным уродом. Легче не стало, но позволило переключиться на мысли о предстоящем дне. Написать заявление. Отнести его в отдел кадров. И…

Но думать о том, что все останется в прошлом, что придется работать где-то в другом месте, было просто невыносимо. Неужели он должен отказаться от всего, что ему дорого, вообще зачеркнуть прежнюю жизнь? Ради чего?

И вдруг он отчетливо понял, что когда Ида строила планы на будущее, она всегда употребляла слова, связанные либо с покупками («Мы отхватим…», «У нас будет…»), либо с развлечениями: гости, рестораны, курорты, путешествия.

Точно в ней сидел какой-то чудовищный, невидимый спрут, который мириадами присосок стремится перекачать в себя всю материальность мира. И в то же время эти вожделения были очень ограничены: нужны были только деньги, и все. Порой Егор изумлялся, как это сочетается в ней с поэтической возвышенностью и отстраненностью от всего земного.

Когда же он пытался сказать, что они еще молоды, что у них все впереди, нужно только немного потерпеть, Ида буквально выходила из себя:

— Потерпеть? Сколько? Десять лет? Пятнадцать? Когда я буду старая? Если хочешь знать, после сорока лет мне уже ничего не будет нужно! И тебе, кстати, тоже. От жизни нужно брать все именно сейчас. Любой ценой.

И с любимой работой он должен расстаться только потому, что в другом месте будет получать больше денег.

Опять деньги. А все остальное, получается, не имеет никакого значения? В смысле, ты стоишь ровно столько, сколько ты зарабатываешь, а если не можешь обеспечить потребности находящейся рядом с тобой женщины, то ты — никто и зовут тебя никак.

Есть Егору не хотелось совершенно, он выпил только кружку крепчайшего кофе и тихонько вышел из дома.

День обещал быть теплым, но пока еще стоял легкий туман и скрадывал геометрическое убожество новых кварталов, возведенных на месте полей и рощиц.