"Все ругаешь меня за мою бобыльскую жизнь, а я и сам себя ругаю, да все как-то не получается. Полгода в Ленинграде ищу невесту, а найти никак не могу. Возьму отпуск, приеду к тебе на полгода, дом новый тебе построю и невесту найду.

Ты спрашивала меня про питание. Хорошее у нас, питание, молоко есть и масло тоже. А как у вас? Пьет все председатель или прогнали? Ты бы ему пригрозила:

скажи, мол, сын у меня в Ленинграде начальник, доктор наук…"

Морозов улыбнулся, подумав: председатель скажет ей, наверное, что у него у самого в больнице три доктора есть – эка невидаль, начальство тоже!

В университете он учился на пятом курсе, когда к ним поступил на пятый курс Миша Цыбин – молодой кандидат экономических наук. Ему захотелось за год закончить и географический факультет. Он занимался так, что за два месяца сдавал экзамены за курс. Но потом их сняли с занятий и отправили в колхоз, где не было мужиков:

одни старики и дети – кормильцы с войны не вернулись. Миша Цыбин ничего не умел делать: ни выкапывать картошку, ни таскать мешки. Его невзлюбил за это председатель, безногий старик. И донимал Цыбина, как никого из студентов. Цыбин плакал по ночам и шепотом ругал старика. Однажды приехал секретарь райкома и увидел плачущего Цыбина.

– Ты не мучь парня, – сказал секретарь старику председателю – он, видишь ли, кандидат наук.

– Ну так пускай учится! Если б он хоть студентом был вроде остальных, а то еще кандидат всего-навсего… Оно и видно, сил в нем никаких, сопля соплёй, одно слово – кандидат!

Морозов вычеркнул слова "доктор наук" и продолжал старательно выводить буквы.

"Дорогая мама, ты только, пожалуйста, не откладывай те деньги, которые я тебе посылаю, на сберкнижку. Я зарабатываю много, а тратить мне некуда, так что живи в свое удовольствие и не беспокойся обо мне…"

К Морозову подошел Пьянков и спросил зевая:

– Что делаешь, Володя?

– Действительность лакирую, – ответил Морозов, усмехнувшись, – письмо пишу маме.

– Очковтирательство и приписка? Теплая погода, полное отсутствие льда и хорошие пляжи на берегу океана?

– Ого! Прямо в точку!

– Мы тут все очковтиратели. Посмотрел бы, какие романы Брок своей жене пишет.

Она его ревновать начинает даже, думает, у него здесь бабенка, если он ее с детьми на наш курорт не берет. Нёма ей про курочек, про лужайки шпарит, про розовое все. А между прочим, трудно быть лакировщиком. Я папаше и тете письмо по месяцу пишу, никак подходящего сочинить не могу, все на пургу меня заносит, а ведь нельзя про пургу. Пурга у нас – вроде как у лакировщика сукин сын в персональной машине, – такого не бывает и быть не может.

– Что ты так нападаешь на писателей, Вова?

– А я писателей и журналистов терпеть не могу. Из пальца навысасывают, а мне потом читай!

– Сердитый ты.

– Точно. Тоска у меня сегодня. У меня всегда тоска, если пурга крутит, а здесь третий день темень.

– Синоптики обещают завтра погоду.

– Тоже не лучше.

– Это почему? – удивился Морозов. Пьянков смешался и сказал:

– Я не о том. Пока. Пойду тосковать. Поздно вечером к Струмилину зашел заместитель Годенко и сказал:

– Радуйтесь, Павел Иванович… Струмилин отложил книжку – он перечитывал переводы Маршака – и спросил:

– По какому поводу?

– Пришла погода. Завтра в шесть ноль-ноль назначен ваш вылет.

В гостинице не спали до полуночи. Из рук в руки ходил номер "Правды" с напечатанным в нем отрывком из повести Казакевича "Синяя тетрадь".

Там говорилось о том, как Ленин скрывался от шпиков Временного правительства на берегу озера Разлив.