– У вас их всего две? – спросил Морозов, подмигнув Павлу.

– Не понял…

– Что ж тут не понять: одна – походная, другая – стационарная. Одного такого шутника я уже знал.

– Кто же это?

– Двуликий Янус.

– Удар под микитки в шутливом разговоре, – сказал Дубровецкий, подняв указательный палец, как патер, – разрешался только одному человеку…

– Кому же? – спросил Морозов.

– Начальнику отдела сатиры в Мосгосэстраде.

– Квиты, – сказал Морозов, и все засмеялись.

– Подходим, Павел Иванович, – сказал Аветисян.

– Давайте-ка, Паша, – откашлявшись, скомандовал Струмилин, – спустимся и поищем льдинку.

Спускаясь, самолет попал в воздушную яму, и Дубровецкий, стоявший рядом с Морозовым за спинами летчиков, сильно ударился головой о переборки.

– О черт, – сказал он, – не хватало мне только лишиться языка! В Арктике это особенно весело.

– Во-он хорошая льдинка, Павел Иванович, – кивнул головой Павел на большое ледяное поле.

– Слишком хорошая.

– Вы не любите слишком хороших льдин?

– Не люблю.

– Очень хорошая льдинка, – сказал Морозов. – Паша прав…

– Предлагаете сесть?

– Пожалуй, да.

– Дымовую шашку! – скомандовал Струмилин и повел самолет на бреющий полет.

Он долго утюжил льдину, куда дольше, чем ту, с которой ушли два часа тому назад.

– Ладно, – сказал Струмилин, – будем садиться. Люк приготовьте!

У открытого люка стали Морозов и Сарнов. Как только лыжи коснулись льда, они сразу же высунулись, чтобы наблюдать, не появится ли вода. Самолет плавно бежал по льду. Но когда левая лыжа проходила по небольшому сугробу, самолет качнуло, и Морозов, неловко растопырив руки, упал на колени. Сарнов держал тяжелую дверь люка. Он не мог отпустить ее, потому что, отпустив дверь, он сделал бы еще хуже:

Морозова вытолкнуло бы немедленно на лед. А при огромной скорости самолета – это верная и немедленная гибель. Морозов пытался ухватиться пальцами, но его ногти скользили по обшивке, он неуклонно сползал вниз, неуклюже размахивая правой рукой и царапая ногтями по обшивке левой. Все это длилось какую-то долю секунды.

И еще осталась доля секунды до того, как он вывалится на лед и разобьется.

Дубровецкий, сидевший на запасном бензобаке, не то чтобы бросился к Морозову.

Каким-то непонятным, акробатическим движением он вскинул свое грузное тело и, распластавшись, полетел к Морозову. Он плюхнулся рядом с ним, застонал и в самый последний миг успел ухватить Морозова за воротник. Он затащил его в самолет, помог встать, поднялся сам и сказал:

– И все-таки оперативность – лучшее качество советской журналистики.

Сарнов, бледный до синевы, разлепил губы в улыбке.

– Ах, какой же вы молодчина, за вас Морозов должен свечу поставить!

– Религиозный дурман – опиум для народа.

Морозов хлопнул Дубровецкого по плечу и сказал:

– Будет вам, дружище. Что вы хитрите все время? Дуракам надо хитрить. С меня ужин в "Астории".

Подошедший Брок сразу же отреагировал.

– Обыкновенный питерский эгоизм, – сказал он.

– Почему?

– А с нами как быть? С москвичами?

Сарнов ответил:

– Мы пришлем вам коньяку заказной посылкой.

– Вы его еще вынесите нам на подносе, разлитым по стаканам, как дворникам.

– Вы извозчики, а не дворники.

– Зря вы спасали этого гражданина, – сказал Дубровецкому Брок, понапрасну затраченный труд, который граничил с героикой.