|
– Рассказывал одно и то же, как молился. Я до десяти лет думал, что это молитвы такие из Библии. Облажался в первом классе на уроке. Учительница спросила, что мы знаем о боге, я на память зашпарил ей бормотания отца на ночь вместо сказки. «Трудится он, когда ничего не делает, ничего не делает, когда трудится. Бодрствует во сне, спит бодрствуя, с открытыми глазами, опасаясь ночного нападения Колбас, исконных своих врагов. Смеется, когда кусается, когда кусается – смеется. Купается на высоких колокольнях, сушится в реках» (Фр. Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль»). Хохоту было...
– Это же Постник, – улыбнулся Платон. – Это не о боге, а о Постнике. – Я тоже помню! – повеселел Федор. – «Если Постник сморкается – это соленые угри, если дрожит – это огромные пироги с зайчатиной, если чихает – это бочонки с горчицей». Надо же, – удивленно повертел он головой, – как все хорошо запомнилось. Анкл, может, хоть ты, наконец, нам скажешь, кто такой Постник? – А также, кто такие – Мухолов, Живоглот, Брюльфер, Алькофрибас, – грустно перечислял Веня. – Это имена из родословной великана и обжоры Пантагрюэля, сына Гаргантюа, – охотно объяснил Платон, и вдруг, неожиданно для себя, все вспомнил! – Гаргантюа был повелителем Утопии, когда ему исполнилось пятьсот двадцать четыре года, у него родился сын Пантагрюэль, огромный и тяжелый ребенок... – А Панург? Помнишь Панурга? – Федор положил на стол руки и подался к Вениамину. Платон посмотрел на братьев, удивленный их детской неприкаянностью и нервическим отчаянием в голосе. – Еще бы не помнить! Как говорил отец – это классика: «Панург с детства страдал ужасной болезнью – отсутствием денег». Они засмеялись, толкая друг друга. – И ему... «ему были известны шестьдесят три способа добывания денег!.. – давился смехом Вениамин, – из которых самым честным являлась обыкновенная кража». – Когда Федору исполнилось шесть лет, Богуслав подарил вам опасную игрушку – Большой Шантельский Арбалет, как он это называл, – грустно улыбнулся Платон. – Я помню! – кивнул Федор. – Отличная стрелялка – типа лука, но с пружиной. Нажимаешь на кнопочку – шлеп! – И что мы с ней делали? – улыбаясь, поинтересовался Веня. – Перестреляли всех птиц в округе, – вздохнул Платон. – Но не все так грустно. Я думаю, вы до сих пор помните греческий. – Чего? – нахмурился Федор. – Я сказал, что ты немного знаешь греческий. Как будет «крепыш»? Федор смотрел, не понимая. Веня толкнул его локтем. – Эсфен, – сказал он. – А Карпалим – это стремительный. – Колбасорез и Сосискокромс смешнее! – перебил его Федя. – А Подлив, Брюквожуй, Сардин-Гарнир? – заходился хохотом Веня. – А Гимнаст – это тоже из этой книжки? – поинтересовался сквозь смех Федор. – Да, он сопровождал Пантагрюэля в плавании и в сражениях, – кивнул Платон, чувствуя, что больше всего ему хочется, чтобы братья стали малышами и он, как когда-то, посадил бы племянников к себе на колени и хотя бы на несколько минут завладел их воображением до открытых от изумления ртов, до рабского обожания в глазах. – И меч Гимнаста в книжке назывался «Поцелуй-меня-в-зад»? – Веня не мог унять нервический хохот. – Я думал, что отец издевается, когда показывал на Гимнаста в саду и спрашивал: «Где твой меч, Гимнаст? Где твой „Поцелуй-меня-в-зад“? Ты поменял его на грабли?» Платон застыл, утопив сердце в печали воспоминаний. |
