– Моя организация?

– Да весь этот ваш Союз спасения.

Это была любимая шутка Рози. Она из принципа называла спасателей Креста Союзом спасения. Точно так же она называла сестер святой Луизы сестрами Красного Креста, и наоборот.

Но в этом случае в виде исключения никакой разницы и вправду не было. Потому что Союз спасения жил за счет донорской крови, и спасатели Креста жили за счет донорской крови. И Лео Штенцль тоже. Только он уже не жил.

7

– Сегодня прямо все валом повалили, – удивилась Рози. – Эти двое из уголовной полиции опять здесь были.

– Ну и как? Тебе чей пиджак больше понравился?

– Который на шефе.

– Как ты узнала, кто шеф?

– Да он не ел ничего.

– Начальство питается сознательно, холестерина избегает, – сказал Бреннер, прежде чем отправить в рот очередной кусок печеночного паштета.

– А вот Синделка не такой. Он у меня тут тоже сегодня уже был.

– Синделка, из патологоанатомического?

– Нет, из государственной проверки девственности. – Потому как Рози была такой человек, она просто не в состоянии была нормально сказать «да». – Он обычно только после обеда приходит. Каждый день по донорскому сердцу, а все равно тощий как карандаш.

– Может, он спортом много занимается.

– Гы‑гы‑гы. У него один спорт – знай себе трупы режет.

– Значит, от этого.

– Что?

– Не толстеет. От трупного яда, – с убийственной серьезностью заявил Бреннер.

– Гы‑гы‑гы!

Бреннер подбирал последним куском хлеба горчицу, а Рози рассказывала:

– Этих‑то, Штенцля с Ирми, ему друг из дружки вырезать пришлось.

– Что значит – вырезать друг из друга?

– То и значит: вырезать друг из друга, – объяснила Рози. – Потому что пуля прошла сначала через его язык, а потом через ее язык. А из‑за жара от пули оба языка сплавились.

– Гы‑гы‑гы!

– А что, правда! – заупрямилась Рози. – Ты что думаешь, Синделка мне какую‑нибудь ерунду рассказывать станет?

– Ну у него и работенка! – Собственная профессиональная деятельность опять вдруг предстала перед Бреннером в более розовом свете.

– Ужасно, – скривилась Рози, разрезая пленку на килограммовой упаковке белых колбасок. – Такой язык – просто ужас какой‑то. Ты когда‑нибудь говяжий язык ел?

– Конечно.

– Я тоже. И больше никогда в жизни не буду! Они там лечо на него кладут, чтобы язык этот не очень видно было. Пупырышки и все такое. А я лечо‑то с самого начала дочиста съела.

– Это была ошибка.

– Это точно. Потому как ты вдруг видишь у себя на тарелке коровий язык. Форма вся как есть, и пупырышки, и все‑все.

– Да, ничего себе.

– А потом ты его ешь и вдруг понимаешь, что у тебя на языке язык. Я тебе говорю, ужасно. То ли корова тебе язык жует, то ли ты коровий язык, уже и не разобрать.

– Да‑да, Синделке нельзя быть таким чувствительным.

– А он вообще бесчувственный. Ему это в самый раз.

– Вот я так и подозревал.

– Знаешь, что он про сплавившиеся языки Штенцля и Ирми сказал? – ухмыльнулась Рози.

– Откуда мне знать.

– По крайней мере, это был союз на всю жизнь.

– Если так смотреть, то он прав.

– Чего доброго, Николь еще завидовать будет.

– Что еще за Николь?

– Секретарша Штенцля в банке крови, вон там, на той стороне.