Крылов стал на подножку грузовика. Зычным голосом, перекрывая гул, начал:

— Товарищи! Мы только что узнали, что к нам в мастерские пожаловал известный монархист, запятнавший себя черносотенной деятельностью — господин Пуришкевич. Вот он, полюбуйтесь, собственной персоной.

Толпа захохотала, а лицо Пуришкевича, бледнея, медленно вытянулось.

— Чего же нужно от нас этому господину? — продолжал Крылов. — Ни мало ни много: за денежную подачку он хочет купить нашу рабочую честь и совесть. Он настолько самоуверен, что пришел сюда в надежде услышать от нас слова верности ему и его хозяевам и, конечно, наше рабочее спасибо за окропленные нашей же кровью и потом денежки. Деньги господин Пуришкевич уже передал вот этим господам, — он указал на кучку заводских инженеров, каждый из которых сейчас норовил спрятаться за спину Пуришкевича, — нашим инженерам, которые дошли до такой наглости, что взяли на себя право говорить и решать от нашего имени.

Толпа зароптала, послышались голоса: «Позор!», «Гнать их всех в шею!», «В ржавые тачки их!»

Крылов поднял руку:

— Тише, товарищи! Скажите, знаете ли вы меня? Доверяете ли мне ответить за вас этим господам?

Люди дружно закричали: «Говори!», «Давай, Антон Михайлович, скажи им наше рабочее слово!» Кто-то весело предложил:

— Михалыч, ты их понятным языком, чтоб вернее дошло!

Крылов посмотрел в сторону Пуришкевича. Тот затравленно озирался: как бы сбежать. Но вокруг автомобиля сотни людей, и, чтобы сбежать, надо спуститься к ним и пройти сквозь их ряды.

— Вот вам наш рабочий сказ, господа-граждане. Запомните: рабочий человек никогда не поддастся ни на сладкие речи, ни на деньги, ни на другие посулы. — Крылов обратился к рабочим: — Товарищи, я предлагаю принять резолюцию, осуждающую провокационную затею Пуришкевича, и направить нашу резолюцию в исполнительный комитет Минского Совета рабочих и солдатских депутатов.

Все зааплодировали и одобрительно закричали.

Крылов в который уже раз взмахом руки потребовал внимания:

— И еще предлагаю от нашего имени обратиться ко всем рабочим города Минска и солдатам фронтовых частей, чтобы они не поддавались на враждебную революции агитацию Пуришкевича, не вступали ни в какие сделки с темными элементами буржуазно-монархических реакций. — Он повернулся к Пуришкевичу. — Вот так, господин Пуришкевич! Не советуем вам больше приходить к рабочим, а то вряд ли вам понравится уезжать каждый раз со двора на грязной тачке. — И — к рабочим: — А что, братцы, неужто у нас для уважаемого господина подходящей тачки не найдется?

Из последних рядов послышались громкие голоса:

— Как не найдется? Давно готова, даже не одна!

Пришлось Пуришкевичу, кое-кому из его помощников и двум или трем заводским инженерам пропутешествовать в грязных тачках под свист, улюлюканье и хохот за ворота мастерских.

По дороге в штаб милиции Галкин, восхищенно качая головой, сказал Крылову:

— Ну, Михалыч, и оратор ты! И где только научился?

— Где, где... В специальном университете.

— В каком же университете? Что за университет?

— Революция, братец. Революцией этот университет называется.

КОЕ-ЧТО ОБ АНТОНОВОЙ

Крылова срочно вызвал Гарбуз. В кабинете, кроме него самого, был Алексей. Гарбуз взглянул на Крылова-младшего:

— Ну вот, теперь, когда пришел твой непосредственный начальник, докладывай.