Летим час, другой, третий, ночь лунная, прозрачная, можно сказать хрустальная ночь. И вдруг мой командир говорит:

— Как считаешь, Максим, а что если присесть? Жалко мне старика выкидывать…

— Сесть, почему не сесть: видимость «колоссаль», только как потом взлетать будем?

— Нет в тебе куража, Максим! Трусы в карты не играют. Не взлетим, так накроемся. Война! И война без жертв не бывает…

Никак я такой выходки от моего командира не ожидал. Очень до этого момента он представлялся мне респектабельным, сверхдисциплинированным. Но, видать и впрямь, чужая душа — потемки.

И ведь сел командир! Старика выгрузил и тут же пошел на взлет. Чуть позже парашют выкинули. Еще в полете командир предупредил экипаж: кто протреплется, из-под земли достанет и на шашлык пустит, а потом как рявкнет:

— Благодарю за службу, орлы!

Такой военный эпизодик тебе подходит? И не приставай, не спрашивай, где садились? Никто не знает, сколько времени действуют подписки о неразглашении.

Или ты ожидал эпизода со стрельбой, а еще лучше — с тараном?! Про безногих героев писатели больно любят распускать слюни. Еще в цене у них бабы в роли командира корабля. Чего мне повторять кого-то? Все, перехожу на другую волну. Не надо всерьез относиться к самой говенной литературе о нашем благородном ремесле.

После войны я вернулся в институт, из которого был откомандирован в Америку. Начальник сменился. Меня, понятно, никто не помнил, я тоже едва кого-то узнавал. Проболтался я месяца два фактически без дела, жил в гостинице, порой меня назначали в наряды — то дежурным по гарнизону, то в офицерскую столовую дежурным. Для изучения нравов тоже, между прочим, не бесполезно. Чего, например, стоит мода на отдельные начальственные кабинеты в офицерских столовых?! Воевали вместе, командир — друг, товарищ и брат — сам погибай, а товарища и тем более, брата — выручай. Правильно? А по мирному времени начальнику рядом с подчиненным принимать пищу сделалось вдруг зазорно. С чего бы? Авиация вседа отличалась своим демократизмом, я на войне называл полковника «батей» (если он того стоил!) и ничего, считалось нормально. А тут что-то пошло вкось. И!

Ходил я ходил по нарядам, да и решил — будя! Проявив инициативу, пошел в кадры осведомиться, что же со мной дальше будет? Очкарик-кадровик спрашивает тоненьким таким, почти женским голоском:

— Как ваша фамилия, капитан? — и смотрит на меня, будто удав.

— Капитан Робино, фамилия.

— Француз? — то ли спрашивает, то ли констатирует подполковник. — Скажить, месье, а у вас случайно не осталось американских защелок для шинельных пуговиц?

Тут я вспоминаю: на военных плащах американцы пуговиц, действительно не пришивают, а сажают их на аккуратные, очень практичные металлические защелки.

— Откуда, — простодушно говорю я, — мы в Америке постоянно ходили в штатском.

— Раз нет, так нет, хотя жаль… Зайдите в понедельник, капитан, мне надо относительно вас посоветоваться кое с кем.

Мне, дураку, и в голову не пришло, что в понедельник следовало являться к нему не с пустыми руками, взяток по-нахальному тогда, правда, еще не брали, но «знаки внимания» — ценили. И ведь мог я приличную зажигалку захватить, были у меня в запасе атласные игральные карты с голыми бабами на рубашках, вполне бы подошли. Но я не допер.

В назначенное время снова появился в кадрах, ничего дурного не ждал, хотя с незапамятных времен в авиации понедельник считают не лучшим днем. Может предрассудок это, а может и нет. Не знаю.

— Есть мнение, направить вас на повышение квалификации в академию. Там формируют как раз специальные курсы. — Объявил мне подполковник.