Не странно ли — те, кто торгуют, почему-то покупателя презирают, хотя, казалось бы, должны стараться угождать нам. Это типичная российская особенность, нигде в мире такого не увидишь. Но я не стал заводиться и учить девицу хорошим манерам, а велел отсчитать десять бутонов, завернуть, не добавляя никакой декоративной зелени.

— А зелень бесплатно. — Пояснила девица.

— Прекрасно! И оставьте ее для внутреннего употребления. В больнице воняло дезинфекцией. По вестибюлю гуляли сквозняки. Узнать, где помещается Агафонова, как пройти к ней, оказалось не так просто. В регистратуре со мной объясняться почему-то вообще не стали. Наконец, я предстал пред ясны очи дежурного врача. И тут меня осенило, я обратился к нему по-английски, памятуя, что к иностранцам у нас еще с петровских времен отношение особое — вскидываемся на задние лапы, стараемся не просто угодить, а еще и понравиться. Но тут случай оказался особый. С великолепной все понимающей улыбкой молодой врач ответил мне на беглом английском и даже проводил до Любиной палаты.

Понятно, Люба меня никак не ждала. Обрадовалась? Трудно сказать. Скорее растерялась, никак не могла взять в толк, откуда я узнал о ее ранении, о больнице. Для чего приехал — не спрашивала. О юном лейтенанте, ее коллеге, разыскавшем гражданина Робино, я, понятно, ей доложил.

— А-а, значит это Тихонов вас нашел. Ему приказали провести дознание… Он все расспрашивал, какие контакты случались на моих дежурствах раньше, что-нибудь подозрительное… Еще до стрельбы. Он такой дотошный этот Тихонов…

— Молодец, бдительный, — сказал я, — решил проверить, что за ночная птица свила себе гнездо в доме напротив станции метрополитена. — И тут я не удержался, вспомнив выражение лица юного лейтенанта, когда он появился у меня, — И ведь запомнил такую подозрительную фамилию — не шпион ли? Господи, отравленный мы народ…

Посидев у Любы минут двадцать, поговорив о чем обычно говорят в таких случаях, я собрался уходить, когда в палату заглянула медсестра.

— Мама к тебе пришла. Дожидается, не заходит, наверное потому что я сказала: «А Люба кавалера с цветами принимает!»

— Это вы меня в кавалеры произвели? — поинтересовался я. — Неужели вам, деточка, не кажется, что для такой роли я немного староват?

Тут обе, и медсестра и. Люба, принялись в один голос уверять меня: да вы что?! Староват?! Самое то, что надо — самостоятельный мужчина, а не какой-нибудь свистун…

С Любиной мамой мы разошлись на встречно-параллельных курсах левыми бортами, мельком глянув друг на друга. Мама была как мама.

Вернувшись домой, я обнаружил в почтовом ящике повестку. Мне предлагалось прибыть по адресу… в такое-то время, такого-то числа текущего месяца, имея при себе паспорт и военный билет. Повестку подписал майор Завадский. В нижнем левом углу была пришлепнута лиловая печать.

Ну вот, — сказал я себе, — за что боролись, на то и напоролись. И подумал еще: двадцать лет назад к подобному приглашению я отнесся куда беспечнее, чем теперь. За мной не было никаких грехов, предусмотренных законом, но я твердо знал — был бы человек, а дело, если надо, найдется. Меня не беспокоила совесть. Но опыт прожитых лет, боюсь, изменил состав моей крови.

Не каждому современному читателю понять минувшее время, и не в том задача, чтобы оценить, было оно хуже или лучше… То время было во много раз страшнее. Как всякий человек, я был приравнен к винтику большой государственной машины. Это была мысль всемогущего вождя. А что такое винтик в громадном сооружении? Мелочь. Ничтожность.

По указанному в повестке адресу я приехал во-время. Двухэтажный, явно дореволюционной постройки дом выглядел достаточно жалко, дом требовал ремонта.